Аласдэр Грэй - Падение Келвина Уокера

— Ладно, если вам так хочется.

Она написала расписку, вручила ему и негромко обронила:

— Чашечку чаю со мной не выпьете?

— Почему же не выпью? С молоком и два куска сахару, пожалуйста, — учтиво сказал Келвин и опустился на стул.

Приятно было смотреть, как она снует между буфетом, раковиной и плитой, и взгляды, которыми она украдкой постреливала в его сторону, интриговали его. Она постелила на столике две розовые бумажные салфетки, выставила блюдо с пончиками и две кружки с чаем. Столик она уперла ему в колени, с другой стороны подперев своими, когда села. Стараясь не глядеть на ее роскошно заполненный свитер, он вынужденно смотрел на ее роскошно заполненные джинсы.

— Признайтесь, — сказала она, — ведь это вас я видела на днях по телевизору, а? Признайтесь!

Он с острой досадой осознал, что изгнание из дома вовсе ему не грозило.

— Не исключено, — сухо сказал он.

— Вы спрашивали людей, как они относятся к законопроекту о сносе Южного Лондона. Удивительно, что вы без всякого нажима и подначки заставляли их говорить, как вам нужно.

— Когда отменная вежливость купно с отменным владением словом не смогут добиться своего, тогда, миссис Хендон, мир превратится в джунгли, в самые настоящие джунгли.

— Побольше бы таких умников, как вы, мистер Уокер. Кстати, моя бабка по матери была шотландкой. Из Глазго.

— Я почти не знаю Глазго, но вроде мои родители ездили туда в тридцать восьмом на Выставку Британской империи — как бы в свадебное путешествие. У нас дома сохранилась чайная коробка с рисунком обзорной башни.

Миссис Хендон словно выросла на своем стуле:

— А знаете, что я вам скажу, мистер Уокер? У моей бабушки в буфете стоит точно такая коробка с точно таким рисунком этой самой башни.

Келвин улыбнулся и сказал:

— Видите, нас еще кое-что объединяет.

— Вот именно: еще.

— Удивительно, как перед чудом простой чайной коробки пасуют происхождение и религия, философия и образование, достаток и мысли о завтрашнем дне. Я вижу, вы печатаете? — Он показал на портативную машинку.

Она сказала:

— Беру иногда халтуру.

— Халтура, — задумался Келвин. — Здесь, очевидно, в значении: дополнительный заработок, каковым в данном случае может быть только секретарская работа. По языку у меня были только отличные оценки, хотя и пришлось бросить школу, не доучившись. Если мне потребуется помощь секретаря, миссис Хендон, я буду иметь вас в виду.

— Да имейте в каком хотите виде, — хихикнула миссис Хендон.

Не на шутку встревожившись, он быстро допил чай и распрощался. Миссис Хендон его весьма привлекала, хотя иначе, чем Джил. На миссис Хендон, он знал, у него есть управа, а перед Джил он бессилен.

В эти дни он мало видел ее. Спал он по-прежнему в шезлонге, зашторив эркер, и все так же вставал в начале восьмого и шел на работу пешком — не из экономии, а чтобы куда-то деть время и силы, от которых он изнемогал рядом с нею. «На острие Власти» выходила в эфир пять раз в неделю в десять вечера, штат был большой, работали посменно, но если Келвин был свободен с утра или днем и если не ходил по магазинам, он садился в укромном уголке телестудии или в монтажной комнате и смотрел, как готовят программы, в которых он не участвовал, — как доругиваются не наругавшиеся в палате общин парламентарии; как сводят на нет свои просчеты и чужие успехи промышленные и правительственные тузы; как еще только гадают о последствиях уже очевидного ученые умы. Ему безумно нравилось все это, хотя больше он восторгался профессионализмом, с каким этот сырой материал воплотится в чеканные сцены призрачного действа, что вершится на вечернем экране. Обычно он уходил из студии около девяти, ужинал в ресторане, в баре выпивал полпинты пива и немного виски и домой добредал в таком изнеможении, что сразу засыпал.

Хотя видел он Джека и Джил редко и мельком, его присутствие становилось для них все более ощутимым. На его имя стали доставлять самые разные вещи: сначала телевизор, часы и электропечь, через неделю — проигрыватель, чайный сервиз и диванные подушки.

Чем дальше, тем менее практическими были эти приобретения, к концу месяца они забили всю студию, и Джек топтался у мольберта, как на привязи. Он предложил составить мебель друг на друга, а на самый верх, с глаз подальше, засунуть все покупки Келвина. Но Джил запротестовала:

— Он хочет сделать нам приятное.

— Что тут приятного — превращать комнату в бардак? Пусть кому-нибудь еще делает приятное.

— Мне тоже не нравится.

— Ну и скажи, чтоб выметался вместе со своим барахлом.

— Сам скажи.

Сняв с мольберта наполовину оконченное полотно, Джек пнул его, пропоров насквозь, и швырнул в угол комнаты, попав аккурат в сушилку с набором кофейных чашек, расписанных цветочками. И вышел, грохнув дверью.

Келвин пришел днем и застал Джил растянувшейся с книгой на новом пушистом коврике перед новым электрокамином с как бы тлеющими полешками. На ней была очень короткая юбочка. Она сказала:

— Привет! Тебя уволили?

— У меня свободный день, потому что сегодня я работаю вечером. Сегодня у меня первое серьезное интервью.

— С кем эго?

— С Диланом Джонсом.

— Смотри, как тебя выдвигают, — сказала Джил, снова утыкаясь в книгу.

— Можно бы чуть больше за меня порадоваться, — сказал Келвин, — и можно бы не валяться на полу в такой юбчонке.

— Буду валяться где захочу и в чем пожелаю.

Келвин подошел к ней, опустился на колени, взял ее руку и прижал к своей груди.

— Ты ничего не чувствуешь? — сказал он.

— Ничего.

— Забавно. А у меня такое чувство, что сердце просто грохочет.

— Так это же твое сердце.

Келвин хмуро прошелся по комнате. Джил сказала:

— А ты честный, Келвин?

Он побледнел, у него отпала челюсть, на лице выразилось смятение. Он даже стал слегка заикаться:

— Что т-ты имеешь в виду? Честный — в к-каком отношении?

— Ну, не знаю… в своем отношении к жизни, наверно.

Он облегченно улыбнулся и сказал:

— Не стану утверждать, будто ни разу не покривил душой, но в серьезных вопросах жизни, мне кажется, я честнее очень многих.

— Тогда почему ты не снимешь себе комнату?

— А за эту кто будет платить?

— Я. Завтра я иду работать официанткой. Вполне для меня работа, я уже пробовала.

— Какое там жалованье?

— Пять фунтов в неделю плюс чаевые.

— С этих денег, — бросил он ей презрительно, — ты не сможешь платить за квартиру.

— Смогу! А не смогу — плевать! Только мы не можем так больше жить. Как будто до тебя мы никогда не платили за квартиру! Джек получал пособие, продавал какую-нибудь картину, отец ему подбрасывал. Если нас гнали с квартиры, мы отсиживались у друзей, пока не подыскивали себе что-нибудь. Крутились. А как же иначе? Ни от кого не зависели. А сейчас от тебя зависим.