Александр Ройко - Всегда вместе Часть І Как молоды мы были

— А что там думать, — протянул Пригожин. — Кто поближе живёт, вот тому и снять калитку. Только не на центральной улице — очень уж там фонари светят, да и шастают прохожие.

И это предложение было принято. В стороне от центральной улицы, но поблизости, находился дом хорошо знакомой (хотя и не из их класса) Сони Катержинской. Шутники тихонько подошли к усадьбе Катержинских (на углу улиц Красноармейская и Карла Либкнехта) и попытались снять калитку. Но не тут–то было — во–первых, она была металлической, а во–вторых, заперта изнутри. Добраться до затвора было нелегко. А тут ещё во дворе во всю мочь залилась лаем собака, и кто–то уже включил свет на веранде. Друзья поспешно свернули за угол на улицу, ведущую к кинотеатру. Они быстро миновали здание банка, который и в старые часы был таковым, и направились дальше, успешно проскочив этот квартал. Здесь, на углу, по диагонали к кинотеатру жил Олег Бубка. Но троица миновала этот дом, единодушно решив, что этой семье такой розыгрыш устраивать не следует. Алик свой парень, хороший, добрый, отзывчивый. К тому же Олег был другом Анатолия, семьи Бубки и Молодилина очень дружили, и совместно проводили все праздники. Но, самое главное, отец у Алика был инвалидом войны, без ноги. Жестоко было бы устраивать подобный розыгрыш тому, кто пострадал в борьбе с фашистами, сражаясь за светлое будущее всех, а, значит, и их самих. Кто же тогда следующий претендент на розыгрыш? По их маршруту вблизи никто из знакомых не жил. Правда, всего в двух кварталах находилась усадьба Панасенко.

— Класс! — воскликнул Пригожин, когда сей факт дошёл до его сведения. — Вот у Ленки и снимем калитку, тем более что она у них деревянная, не то, что у Соньки. Да и собаки у них нет.

— А не влетит нам? — засомневался Порох. — Как ни как, а отец у неё большая шишка.

— Да чего там влетит. Это же шутка. Что её отец шуток не понимает?

В общем, калитка во дворе Панасенко была быстро и успешно снята. Её никуда не относили, не прятали, а просто поставили рядом. Ну, увидят, что калитка снята, покачают головой, пошлют пару «ласковых» слов в адрес таких шутников, но калитку за пару минут водворят на прежнее место. Ещё, наверное, и улыбнутся такой безобидной шутке.

Однако шутка явно не удалась, её не оценили, и улыбаться совершенно не собирались. Скорее, даже наоборот — шутка вызвала не улыбку, а гнев. Дело в том, что троица шутников, как и в случае с праздником Ивана Купала, не очень–то хорошо знала народные традиции и поверья, с ними связанные. Им даже в голову не приходило, что снять калитку во дворе незамужней девицы — почти то же самое, что и обмазать ей калитку или ворота дёгтем. Но другие то это поверье могут знать. А Лена такого позора не заслуживала. И это знал её отец. Увидев утром снятую калитку, он начал допытываться у дочери, кто эти «шутники». Но Лена и сама об этом никакого представления не имела, хотя догадывалась, что это очередной розыгрыш (и очень неудачный) ребят из её класса. Отец, между тем, начинал «закипать», он грозился через милицию разыскать этих «ублюдков» и засадить их за решётку минимум на 15 суток.

Лена отдавала себе отчёт, что такое решение отца всего за два месяца до выпуска погубит все планы ребят и может исковеркать всю их будущую жизнь. Лена, как уже отмечалось, была умной девушкой и, к тому же, не мстительной, хотя ранее тому же Молодилину так не казалось. Она, как могла, вдвоём с матерью успокоила разъярённого отца и попросила «не выносить сор из избы». Зачем это афишировать, только хуже будет. Если привлечь милицию, то уже сегодня об этом будет знать весь город, и неё будут незаслуженно тыкать пальцами. Они живут на отшибе, снятую калитку никто не видел — отец вставал рано и снятую калитку тот час водворил на место, а уж потом стал разбираться с дочерью.

— Папа, я сама выясню, кто это сделал. Но они не понимали, что делали, они просто шутили — ведь вчера был День смеха.

— Хороший мне смех! Они тебя опозорить хотели.

— Да не так всё. Вот увидишь, я их найду, они извинятся и обо всём тебе расскажут.

— Не хочу я их видеть. Если это ещё кто–то из тех, кто к нам в дом приходил, то эта злосчастная калитка для него отныне закрыта.

Лена долго уговаривала отца и тот, наконец, сменил гнев на милость:

— Ладно, разбирайся сама. Но этих чёртовых шутников, всё же, приведи. Мне не особо нужны будут их извинения, я просто хочу им в глаза взглянуть — глаза не соврут.

Лена довольно быстро выяснил состав «шутников», да они, в общем–то, и не скрывали своей причастности к розыгрышу, даже бравировали этим. Но куда только делась их бравада, когда Панасенко рассказала им о первой части своего утреннего разговора с отцом и сообщила о его решении засадить их за решётку. Ребята перепугались не на шутку. Что–что, а это отец Лены вполне мог сделать. В целом он был добрым человеком, но любовь к единственной дочери могла пересилить всю его доброту. Лена специально пока не говорила ребятам о том, что ей удалось переубедить отца — хотела немного напугать «шутников». И это ей удалось. Но вот добиться того, чтобы эти неразумные шалуны стали просить её заступиться за них, ей так и не удалось. Пригожин и Молодилин были весьма упрямыми особами и даже перед такой серьёзной угрозой не собирались сдаваться. Порох был более мягким человеком, но и он, глядя на друзей, не собирался от них отставать. Поэтому они все только упрямо твердили о том, что никого не собирались оскорблять, это просто была глупая, необдуманная шутка. И если за это их следует наказывать, то пусть наказывают. Но большой вины за собой они не чувствуют. Да, виноваты, но они не преступники, и даже не хулиганы, всё было в рамках Дня смеха.

Панасенко быстро поняла, что сломить этих упрямцев ей не удастся, а потому через время успокоила их и сказала, что она всё уладила, но им нужно извиться перед её отцом. Она даже зауважала этих ребят за такое упорство — они хоть и причинили ей неприятность, но, всё же, не оказались слюнтяями, не начали ныть и упрашивать её заступиться за них перед отцом. А вот для шутников необходимость идти с извинениями к Панасенко старшему было тяжёлым испытанием, очень уж им не хотелось попадаться тому на глаза. Но они понимали, что это вполне справедливо, а потому в тот же вечер предстали перед Иваном Николаевичем. Тот был опытным человеком, которому в жизни доводилось встречаться со многими людьми, а потому он сразу понял, что это просто ещё мальчишки, взрослые по виду, но, по сути, с детским пока что мышлением, которые не задумываются над своими поступками. Они, конечно, были прощены, но услышали в свой адрес замечание–напутствие подобное тому, какое 1‑го сентября услышал Немчинов от директора школы: