Александр Грог - Время своих войн 1-2

Но Вовка Кузин этого не знает, бежит, попутно вспоминая, что забыл–таки камью в протоке, и маску с трубкой под баней забыл, и завтра… вернее, уже сегодня, надо найти какой–нибудь повод заявиться к Белому Учителю — например, принести из дома яиц, как благодарность от матери за учительство, а потом выбрать момент, нырнуть под баню, потом выбрать момент, забрать и камью, да с полдня выталкиваться на ней к озеру Сомино, тому месту, где взял, и где стоят их сетки. Еще проверить сетки, выбрать их и просушить на рогатках, вынув из них всю «элодею канадскую», как учат в школе, а по–простому, нормальному — «рыбачью чуму». Потом, как просохнут, снова поставить. Сеткам больше трех дней мокнуть нельзя — становятся «неловкие». В общем, забот на целый день, и спать вряд ли придется… так только, прикорнуть на полчасика.

А можно еще сказать «Белому Учителю», что хочет, как Женька и Сережка Алексеевы записаться в тот кружок, который в доске расписаний называется «факультативными занятиями». Тот, который Учитель никогда не ведет их под крышей, а в самых разных местах — даже не подсмотреть, чем там старшие занимаются… Непонятно это. Школа хоть и маленькая, но все равно в этом году учеников недобрали, есть вовсе пустые классы, даже запертые на ключ, чтобы не топить, и уже твердо говорили, что через год закроют полностью, и им придется ездить на автобусе за двадцать километров в другую.

Под банный предел Вовка Кузин попал, можно сказать, случайно. Никогда раньше не спускался так низко по реке — увлекся, Решил проплыться с маской — места здесь интересные — много ям и отмелей, а на перепадах всегда рыба стоит. Подвязал камью в том месте, где берег размыт ключами. Опустив голову, дал тянуть себя течению… Потом увидел, как перед носом, наискосок от заросшего правого берега, проплыл здоровенный уж, и от неожиданности чуть не захлебнулся, глотнув с трубки. Стал его гнать, тот на берег, да под баню, под прируб. Оказывается, до самой Михеевой деревни доплыли. Под прирубом покрышки настланы уже не сплошь, это потому что он нетяжелый — там не бревна, а доски сшиты одна к одной. А толстые на слеги набросаны. Снизу все еще свежие опилки и щепа, норы земляных мышей…

Остро пахло ужами, теплой прелой землей, тут и старый огромный выполз — уже другой, остановился у норы в надежде помышковать. Заметил Вовку, замер, долго смотрел, показывая длинный раздвоенный язык, потом отполз в угол и свернулся. Надеясь «пересидеть» незваного гостя, испортившего охоту.

Тут и протопало наверху, над самой головой, и уж уполз, словно струя ушла из шланга. Этот прируб (Вовка Кузин точно знал) обшивали совсем–совсем недавно. Дядька Петька тоже ходил помогать. Баня у Белого Учителя или Знахаря, как некоторые называют, большая, здесь таких не ставят, а деревня маленькая, совсем заброшенная, даже автолавка сюда не ходит. Это деревня Черного Михея, который умер. «Черного Знахаря» — так его называли. Пять дворов, из них три заколочены наглухо, и даже летом не оживают. А в других… В одном, с краю, две бабки живут — очень старые, а дальше, через двор — Белый — дядька Енисей, а теперь его все чаще Михей — Белый зовут Раньше в этом же доме Черный жил, настоящий Михей — им Вовку, пока маленьким был, иногда пугали… Теперь вместо Черного — Белый. Странно это. Того звали учитель, и этот опять учитель, но по настоящему.

Михей — Белый раньше не учительствовал, а взялся, когда Марья Федоровна стала чаще болеть. В последнее время все чаще. Ведет у них литературу, историю и физкультуру одновременно, всякий раз превращая урок во что–то интересное и уже не поймешь — что идет: история или физкультура?..

Черный умер, а Белый он Вовке нестрашный, но застукал бы — хорошего мало. И что они такое говорили? Неужто всерьез? Вовка Кузин подумал — какое его место будет в той войне… Только еще очень долго ждать. Год или даже два…

Уже не так боялся, обвыкся. Смотрел, как не обращая внимания на шумовище и игнорируя земляных жаб, снова выполз охотиться на лягушек банный уж. Думал о новом для себя…

----

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

В соответствии с данными лондонской «Таймс» (от 1 сентября 1922 года) большевики, предоставили свою собственную статистику, согласно которой только ВЧК (Всероссийской Чрезвычайной Комиссией), возглавляемой польским евреем Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, не считая убитых помимо ВЧК — как например, на фронтах гражданской войны, сопутствующих эпидемий и голода — до февраля 1922 года был осуществлен смертный приговор в отношении:

1 миллиона 766 тысяч 118 человек…

Из них:

915 тыс. крестьян,

198 тыс. рабочих,

355 250 интеллигенции,

260 тыс. солдат,

150 тыс. полицейских,

54 850 офицеров армии и флота,

48 тыс. жандармов,

12085 чиновников,

8800 врачей,

6575 учителей,

6775 священников,

28 епископов и архиепископов…»

(конец вводных)

----

Осуществляя «красный» террор, Янис Судрабс, что, как тогда было принято средь палачей, взял себе псевдоним — Лацис (в переводе с латышского — медведь) в ноябре 1918 года заявлял: «Мы уничтожаем буржуазию как класс. Мы не смотрим документы и не ищем доказательств, что конкретно то или иное лицо сделало против Советской власти. Для нас первый вопрос — это, к какому классу (нации) принадлежит арестованный, его образование, его воспитание, его профессия, и можно добавить — религия…»

Странность заключалась в том, что в отличие от утверждений Лациса, подавляющее число истребленных составили крестьяне. То есть, если говорить в классовых понятиях, произошедшая революция в России могла считаться в первую очередь антикрестьянской, и проводилась она против основного народа населяющего Российскую Империю. В предоставленных самим ВЧК сведениях, отсутствовала графа «буржуазия». Жертвы убивались по иному принципу — наиболее выдающиеся, выделяющиеся из общего числа, потому статистика жертв ВЧК просто отражала пропорции слоев русского населения, уничтожаемого в целом…

Спустя два десятка лет (в июле 1941) смысл этого особо четко сформулировал Адольф Гитлер:

«Сила русского народа не в его численности или организованности, а в его способности порождать личности масштаба Сталина… Наша задача — раздробить русский народ так, чтобы люди масштаба Сталина больше не появлялись. Такую личность, если она когда–либо появится, надлежит своевременно распознать и уничтожить…»

Справки по детям не предоставлялось, хотя жертвоприношения, вне сомнения, были.

Мир полон страхов и странностей, есть средь них и неисследованные, а есть не только неисследованные, но и запретные к каким–либо исследованиям. Сергей, не находя возможности вмешаться в скрытые глазу обычаи, не являясь им и судьей, поскольку в командировках ознакомился со многими другими, даже более странными. Не был он и их дотошным исследователем. Но мимо пройти не мог. Сравнивая, пытался понять первопричины. Читал исследование Даля, также следственные материалы по делу несчастного Алеши (…), придя к выводу, что события имели место и более того, продолжаются в современности.