Мария Правда - Площадь отсчета

После чистенького, уютного Аничкова дворца жить в Зимнем было невозможно. Сквозняки, угар, крысы…Одна нахально бегала по его кабинету поздно ночью, когда он сидел, разбирая бесконечные кипы бумаг. Николай Павлович швырнул в нее пресс–папье, но незваная гостья исчезла, сверкнув голым хвостом, чтобы появиться через полчаса как ни в чем не бывало. Няня, мисс Лайон, всегда говорила ему в детстве, заставляя убирать несметные полчища игрушечных солдатиков: не будет порядка в доме, не будет порядка в голове. По моему дому бегают крысы. У моей жены что ни день нервические припадки. Мой сын, наследник моего престола, каждую ночь мочится в кровать — это началось после 14‑го. Мои ровесники, некоторые из них — товарищи детства, подняли на меня руку. Страна моя утопает в грязи, в пьянстве, во тьме невежества. Казна разворована — да что разворована! Покойный государь, как выяснилось, велел печатать ассигнации в таких количествах, что ими впору оклеивать нужные места, ежели не использовать в оных по непосредственной надобности. А армия? Армия — самое больное место. Именно в армии отсутствие порядка, твердой руки, дисциплины заметнее всего сказывается. И законы! В стране не было законов! Никогда ранее Николай Павлович не заглядывал в бездну, коей представлялось теперь ему российское законодательство. Жалкие попытки кодификации при Великия Екатерине, замершие при покойном родителе, были и вовсе заброшены Александром Павловичем. Опять–таки до войны Сперанский со товарищи предприняли первые романтические усилия по упорядочению правосудия — все ограничилось частичным переводом кодекса Наполеона на русский язык. Николая бесила неопределенность его собственного отношения к Сперанскому. С одной стороны, к этому человеку испытывал он уважение безмерное. Он был необходим, это было понятно. С другой — как с ним работать, не выяснив до конца, на чьей он все–таки стороне? Участники возмущения в своих пространных показаниях на него ссылались, и не один раз. Кто говорил, что Сперанский ни о чем не знал, и ему собирались предложить место во временном правительстве в случае победы. Кто говорил — отнюдь нет — все знал и выжидал, кто победит, дабы предложить свои услуги сильнейшему. Какая подлость! В глубине души Николай Павлович склонялся именно к этому варианту. Да, столь великому государственному уму без подлости, видно, никак нельзя. Кончилось тем, что Николай пошел на крайнюю меру: отправил Бенкендорфа прямо в крепость к Трубецкому, и тот на словах сообщил: да, известен был, переговоры с ним велись, а Михайло Михайлович прямо так и ответил: «Кто же такие вопросы задает заранее? Вот победите, тогда и беседуйте со мною»… Каков кутейник! Во всем происхождение сказывается. Наслушавшись речей бунтовщиков, Николай Павлович понял для себя многие вещи. Он понял несомненное преимущество власти, дарованной свыше, от Бога, которая не позволяет безнравственным честолюбцам добираться до управления государством. Да, только человек, рожденный на троне, самою природою освобожденный от личного стяжательства, имеет право на власть. Но велика ответственность подобного служения! Его к этой цели не готовили — и это было ужасно, но его задача — приуготовить себя самому. Положить жизнь свою на служение отечеству и сына своего воспитать достойно. Он верил в то, что воспитанием можно достичь всего, и потому с недоумением смотрел на ничтожные результаты своих трудов. Сашка упорно сопротивлялся всем усилиям наставников, не было в нем ни твердости, ни дисциплины, ни прилежания. И сколько бы отцовской нежности не было у Николая Павловича к этому тщедушному мальчику, она не туманила его взгляда. Боязлив, слезлив до крайности, слаб! И только на божественное Провидение можно было рассчитывать, на то, что Господь в своей благости и любви к России вложит в Александра ту силу, которой пока в нем нет и близко! А его задача — укрепить тело и душу сына, насколько возможно — и собственным примером руководить! К Сашке сейчас был приставлен адъютант Кавелин. Николай Павлович поставил своей задачей каждый день выслушивать от него рапорт о воспитании наследника. Кавелин старался как мог. Николай присоветовал ему обливать ребенка холодной водой по утрам, по английской системе. Система была хороша, но, как выяснилось, не для каждого — мальчик на третий день заболел. Самое неприятное, думал Николай Павлович, расхаживая по темным ночным залам, что так было во всем. Все, за что бы он ни брался, встречало либо отчаянное сопротивление, либо заканчивалось провалом. Как ни странно, лишь матушкины богоугодные заведения при инспекции демонстрировали хоть какое–то наличие порядка. Да и то, если подумать, причиною успеха было лишь то, что бюджет их прекрасно пополнялся за счет торговли игорными картами. А в карты в России играли так, что пороки с лихвой обеспечивали добродетель.

Все столичные департаменты… он поежился и потуже запахнул на себе старую шинель, которую носил вместо халата… все столичные департаменты были заполнены форменными разбойниками. И если их всех, как и надлежит по делам их, сажать в тюрьмы, то и тюрем не хватит, и работать станет некому. А то, что творится в отдалении от столиц, скорее всего, не снилось даже Господу Богу.

Николай Павлович вернулся в кабинет и сел за стол. Он любил сидеть один, до третьего часу ночи, когда жизнь во дворце замирала и особенно четко и хорошо работала мысль. Ночная работа отучила его пить вино за обедом, а недели через две он перестал и ужинать — ел рано, а во время ужина у императрицы за компанию грыз соленый огурец, иногда давали ему тарелку протертого картофельного супу пармантье. Тогда была ясность в мыслях. Раздумья о природе мятежа он старался оставить — пока не вырисуется четкая картина заговора на юге, им занимались Чернышев и Дибич, приезда каковых ожидал он с нетерпением. Но письма из крепости, которые заключенные писали ему во множестве, он старался прочитывать внимательно. Может быть, все же надеялся, что в одном из них будет изложено что–то важное, то, что ему поможет? Сегодня принесли пачку очередных нумерованных листков. И что? То же самое — мысли заключенных в массе своей были изложены хорошо, с чувством, но самих–то мыслей у них и не было.

«…я не говорю иначе, как чувствую, не скрываю чувств моих, и зачем сыну отечества скрывать правду от отца его, тем более считаю нужным говорить Доброму Государю всю правду, зная, что ни одно Государство столь скоро не способно к восстанию, как наше. Народ, не имеющий никакой собственности, ни прав, не имеет, что терять, алчет приобретения и всегда готов к возмущению. Сия истина основана на вековых опытах и в нашем Государстве бессмысленный казак Пугачев, что произвести мог?»