Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

— По непонятным причинам в течение всех наших школьных лет в торжественных случаях роль записного оратора падала на меня. И хотя сегодня мне этого никто не поручал, позвольте продолжить эту традицию и прежде всего приветствовать наших дорогих и милых гостей: пана профессора Роберта Давида и пана Понделе… — с бокалом в руке он подошел чокнуться с почетными гостями.

— В этом вине, правда, нет той изюминки, что было в вашем пять лет назад, пан Понделе!

— Вам тоже досталось? Кто только не отведывал его, даже сказать не могу. Делал-то я его без конца. Всякий год какой-нибудь класс отмечал окончание школы. Только последний выпуск, в сорок четвертом, облизнулся: сахар у меня кончился.

Руженка восхищенным взглядом провожала Камилла пока он не вернулся на свое место (то, почему Камилл за-ехал в Пльзень по пути из Катержинок, подействовало на нее как холодный душ, но она, видимо, уже справилась с потрясением).

— А что, если Камилл нам что-нибудь почитает? — Руженка даже привстала со стула от нетерпения.

Камилл, явно польщенный, отрицательно покачал головой; предложение Руженки поддержало несколько девичьих голосов, он стал отнекиваться, но видно было, что так и ждет, чтоб упросили.

— Пан профессор, заставьте его!

— Пан профессор, заступитесь за меня!

— Заступиться я могу, но зачем? А уж заставить — никак!

Крчма до сих пор пребывал в сомнении: ведь я попросту навязал себя своей Семерке! Не спросил их согласия (да и как это было сделать, чтоб не показаться смешным?). Все равно они до конца меня бы не поняли. Неуместная самонадеянность, но, думаю, им важно мое мнение, и, кажется, они кое в чем считают меня образцом (если нынешнее поколение вообще способно признавать чей-то авторитет).

— …но паровоз триста семьдесят восемь дает больше сотни в час… — поймал Крчма обрывок разговора. Ага, это Пирк.

— Да брось ты свои паровозы, к концу нашего века железные дороги станут пережитком…

Но на энтузиазм они способны: верят и, в сущности, созидают — правда, каждый по-своему. А я должен суметь сделать так, чтоб они поверили и в нравственные ценности. Пока они больше верят своей молодости, но пройдет время, и эти спящие семена пробудятся к жизни, утешил он себя. Ведь я старался не облекать свои мысли в форму сухого „величия“, которое могло бы коробить, вызывать смех или звучать выспренне. Стремление проникнуть в их сознание через боковые калитки. Получился ли хоть какой толк? Те пять лет, что мои дети живут самостоятельно, покажут, сколь плодотворен был мой труд.

„О пользе достигнутого результата да судит наставник не по памятливости питомца, но по всей жизни его“, — говорит Монтень.

Допустим, мне удалось внушить ребятам что-то из моего понимания жизненных ценностей, но не окажется ли так, что к концу нашего столетия это будет таким же пережитком, как и паровозы Пирка? Нужны ли им будут принципы? Например, Ивонне?.. (В это время Ивонна, как всегда с опозданием, вплыла в зал мимо слишком уж усердно кланяющихся официантов.)

— Оруженосцы — смирно! Королева прибыла! Ивонна, в черном до пят платье с открытой спиной, прошествовала своим плавным шагом к почетному месту стола.

— Я страшно извиняюсь, пан профессор, но у меня было совершенно неотложное дело… — Только тут она заметила школьного служителя и, в полном противоречии со своим светским видом, издала восторженный вопль, обняла его сзади за плечи и даже на миг прижалась к нему лицом. Скептика пана Понделе этот искренний дружеский порыв несколько выбил из колеи.

— Кто бы мог подумать… — растроганно забормотал он. — Когда ты на большой переменке бегала ко мне за молоком на полтинник, а пальцы-то в чернилах, — кто бы подумал, какая из тебя вырастет… — не находил он подходящего слова.

— Ласочка, — тихонько подсказал Пирк.

— Да из вас, пап Понделе, получился довольно грешный старичок! — Она чокнулась с ним чужой рюмкой, попавшей под руку.

— Эта не пропадет, — наклонился Полделе к Крчме. — Эта знает, чего хочет, и сумеет взять…

— Видите ли, дядюшка, в этом-то я и не совсем уверен — в том, что она точно знает, чего хочет.

— Она хочет выгодно продать свой товар, а товар-то великолепный. Только нам с вами над этим голову ломать не надо, — ухмыльнулся Понделе, заметив озабоченность Крчмы.

А я как раз ломаю голову. Этой красивой дочери я не дал ничего, что помогло бы ей нести свою красоту — и знать, куда она ее несет. Понделе над этим только посмеялся бы или сказал что-нибудь ехидное…

— Где ты учишься, Ивонна?

— Хотела бы в медицинском, пан профессор…

— …если б не надо было сначала заняться „Прорывом“, — договорил кто-то за нее. Крчма вопросительно вскинул брови. — „Прорыв“ — это фильм, который снимает Стеклы, — пояснила Руженка. — Ты в нем играешь? — Режиссер-то определенно будет злиться, — пробасил Пирк, — как бы потом фильм не переименовали в „Провал“…

Но Ивонна не рассердилась.

— Я пока в роли статиста… — Она вдруг изменила тон. — Как будто вы, умники, не знаете, киностудия в Гостиварже сгорела! Говорят, опять саботаж… Из-за этого все отодвигается.

— Зато ты хоть успела соорудить себе шикарное платье, — показал Пирк на Ивоннино декольте. Придвинул ей аперитив. — Опрокинь-ка, разгони малость кровь, а то замерзла, поди, в таком голом…

— Ивонна, что же ты с нами делаешь? — раздалось с противоположной стороны. — Мы-то думали, ты двинешь прямиком в Голливуд, а ты все еще в массовках какого-то „Провала“?

— Чтоб вы потом не удивлялись и в интересах объективности, — встала Мишь на защиту Ивонны, — могу под присягой подтвердить, что, когда недавно я была у Мандёусеков, соседи позвали Ивонну к телефону, а звонили ей из американского посольства!

Ошеломленная тишина — будто после взрыва петарды. Заподозрить правдивую Мишь в лжесвидетельстве не посмел бы никто.

— Не хочешь ли объяснить нам это Ивонна? — взбил Крчма знакомым жестом усы.

— Если позволите, пан профессор, пока — нет. Со временем все само разъяснится.

Почти все выпили как по команде, разговор оживился, но вместе с сигаретным дымом над столом как бы еще возносилось торжество Ивонны.

Она стала обходить тех, кто, подобно преданным рыцарям, не выскочил приветствовать ее.

— Привет, альпинист, — хлопнула она по плечу Гейница. — Вообще-то тебе следовало бы поставить бутылку Пирку. Кабы не он, стояло бы теперь перед твоим пустым стулом только фото в черной рамочке.

— Да не одну: нас было семеро! — подхватил Пирк.

— Эти семь бутылок по праву должен бы выпить пан профессор, — проговорила Мишь. — Нам бы тогда и в голову не пришло пойти на поиски Гейница.

— Ну что ж, Гейниц у нас — авантюрист, — сказала Ивонна своим ласково-ироническим тоном. — Цифирная душа, вынюхивает цифры, как шпион, а у шпионов жизнь — сплошное приключение…