Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

У Руженки, кажется, екнуло сердечко.

— И что же ты сделал?

— Взял этот номер.

Она нерешительно посмотрела ему в глаза.

— Ладно, что нам остается… Ты ведь при всех обстоятельствах рыцарь…

— Положись на меня.

— А не выпить ли нам по случаю столь неожиданного поворота судьбы? — предложила Руженка с несколько загадочной улыбкой.

Камилл заказал две рюмки коньяку.

— Ну, а чтоб наши душеньки были спокойны, теперь придется поработать мне. — Руженка встала. — Так что же я повредила: щиколотку или колено?

— Будем честны: скажи просто — припозднились, как оно и есть.

Руженка вернулась от телефона в оптимистическом настроении:

— Все оказалось проще, чем я думала. Руководителя курсов не было, ему передадут, что мы вернемся завтра утром. Так, Камилл, вот мы и сожгли мосты за собой.

Двое потерпевших крушение на необитаемом острове, предоставленные самим себе. Слышишь, как великолепно завывает вьюга?

Ужин двух беглецов… Слегка волнующая — и слегка злорадная — мысль:

— Интересно, что там сейчас говорят о нашем отсутствии? По-моему, вовсе неплохо, что мы хоть на один вечер избавились от них: одни и те же шутки за ужином, одни и те же тренировочные костюмы, одни и те же лица. Некоторые до смерти перепуганы — как-то осилят предстоящие экзамены… Вечная болтовня библиотекарш, старающихся произвести впечатление на соседей по столу… — тут Руженка кокетливо глянула на Камилла.

От одного из столов к ним подбежал маленький мальчик, по-детски беззастенчиво уставился на них.

— У него глазки, как у своего Якоубека. — Руженка погладила малыша по головке, он убежал. — Четыре с половиной годика — вполне можно ставить на лыжи… Представляешь, как ему понравилось бы здесь? Слушай, Камилл, а что, если тетя Руженка подарит ему маленькие лыжики? Ты, конечно, ему не скажешь, что это — от тети Руженки…

— Да зачем это тебе?

— Зачем? Затем, что я люблю детей.

— Только в горы ему со мной не ездить: свиданье с ним разрешают раз в две недели по воскресеньям. — Говоря так, он внимательно присматривался к ней: нет ли в ее словах какого-нибудь подтекста?

После ужина из противоположного угла столовой раздались звуки гармоники; кто-то другой из отдыхающих взялся за гитару, импровизированный оркестр заиграл танцевальную мелодию. После некоторого замешательства пары закружились, заполнили свободный пятачок между столиками. На вечеринках в гимназии Камилл танцевал неохотно, по обязанности; но в глазах Руженки светится надежда, что сегодня он будет ее рыцарем во всем… Он пригласил ее на фокстрот.

— Только закрой глаза и по возможности убери с пола обе ноги — я ведь давно утратил контакт с цивилизованным миром.

— В самокритике, как и во всем, преувеличиваешь: танцуешь ты вполне сносно.

Руженка как бы сплюсовала и даже возвела в степень все свои успехи этого дня: временами Камиллу казалось, что в танце ведет она.

Заказали бутылку вина. Вернувшись к столику, радостно разгоряченная танцем, она подняла бокал:

— Это давно стало закономерностью: такие вот индивидуальные вечерушки удаются лучше всего, когда они никак заранее не запрограммированы, — правда, Камилл?

Только наша-то «вечерушка», милая Руженка, не совсем дело случая! Но в твоих собственных интересах предоставить инициативу мне: я ведь тоже хочу когда-нибудь сам завоевывать, не вечно же мне быть завоеванным…

Позднее, в номере уже, Руженка подошла к окну.

— Какой роскошный вид, Камилл! Погаси свет — на все это лучше смотреть в темноте!

Буран, исчерпав себя, улегся; в высоком чистом небе льет золотое сияние почти полная луна. А под нею, над очертаниями леса, гряда облаков, тянущаяся до далекого горизонта. Изголуба-молочные массивы гор отбрасывают причудливые тени на нижние слои облаков — застывшее взволнованное море разлилось вытянутыми заливами среди черных склонов лесистых гребней.

— Вот это и есть одно из неповторимых мгновений, Камилл… Никогда они не повторяются с такой же силой, а из таких мгновений и складывается богатство души… И это — на всю жизнь, быть может, с годами уже забудешь это конкретное мгновение, а оно все будет питать душу… Ах, непривычна я к вину!

Она просунула руку ему под локоть, прижалась к нему без колебаний.

Он обнял ее за плечи, ощутив, как затрепетала она от его прикосновения. Он мог теперь безошибочно прочитать все, что в ней творилось: предчувствие того, что кажется неизбежным, а в голове, в разгоряченной крови вино, и сладкий обессиливающий страх, и неуверенность — что сделает он и как ей на это ответить… Он наступил, решающий день, о котором она не хотела думать — и безотчетно ждала десять лет…

Извинившись, Камилл вышел из комнаты, чтобы дать ей раздеться. Встал у окна в конце коридора — и внезапно его охватило что-то вроде разочарования, он заколебался: Руженка-то снова обрела прежний облик прилежной зубрилки, вернулся к ней тот род неуклюжей старательности, от которого опускаются крылья у всякого завоевателя…

Он поймал себя на том, что возвращается в их общий номер без всякого желания и без восторга.

И — худшее из всего, что она могла сделать: едва он вошел, повисла у него на шее. Куда девалось волнение, обуревавшее его сегодня, пока они добирались сюда, куда исчезла мысль о том, что ему предстоит приключение с какой-то иной, новой, весьма привлекательной молодой женщиной?

Супружеские кровати рядышком; сознание Камилла невольно регистрирует все, что доносится из недр дома: чьи-то голоса внизу, затем тишина, а вот звякнула посуда — ее моют, — и звук этот сразу погас: кто-то вошел в кухню, закрыл за собой дверь. Короткий взрыв смеха, шаги по скрипучей лестнице, последние шумы дома, укладывающегося на покой. Все это должно было бы ускользнуть от восприятия, заглушённое прибоем желания, — но вместо взбурлившегося моря покорно поблескивает гладь пруда, затянутого ряской…

Через стенку донеслись какие-то неясные звуки, сначала Камилл никак не мог определить их, потом понял: любовные вздохи…

Луна спряталась за косяком окна, но в голубоватых ее лучах заблестело стекло бутылки минеральной воды, которую Руженка прихватила из столовой. На этой сверкающей точке и сошлись разочарованные взгляды обоих.

— Минералка — символ моих любовных эскапад! — произнесла вдруг Руженка громким, бесцветным голосом.

Из соседнего номера послышался наконец приглушенный вскрик. Руженка зажала уши ладонями, и это невольное движение будто ударом дубинки окончательно сразило Камилла.

И все же он попытается мобилизовать свою растоптанную самоуверенность: мужчина же я, в конце концов! Нет таких причин, которые помешали бы мне как-то выпутаться из положения, фантазии у меня хватит, могу же я внушить себе, будто эта женщина на соседней кровати — кто?.. Мина?..