Александр Зорич - Светлое время ночи

– Тогда назначайте свою цену!

– Не могу! – развел руками Лагха.

– Но почему «не могу»?! Соль не обязательно есть самому! Ее можно продавать…

– Мое желание стать гнорром бесценно.

– Если бы вы знали, как это в сущности скучно – быть гнорром, – с деланным равнодушием сказал Лараф.

– Представьте себе, я знаю.

– Послушайте, у меня есть идея и получше, – вдруг сообразил Лараф. – Если вы так хотите стать гнорром, то вовсе не обязательно меня убивать. Можете становиться им так, сразу. Я просто сейчас возьму и уйду. А вы останетесь. Я скажу всем, что вы меня победили. Что вы – по праву гнорр. Идет?

– Нисколько. Мне нужен не только эрхагноррат, мне нужно также и ваше тело.

Лараф поежился. Этот разговор ему очень не нравился. Не то, чтобы была уж очень большая надежда на то, что этот уродливый псих купится на мирские блага, и все-таки…

– Зачем вам мое тело? Вы что, каннибал?

Лагха не выдержал и расхохотался. Выскочка из Казенного Посада оказался не так туп и не так скучен, каким представлялся со слов Зверды, которая иначе как о кретине о нем не отзывалась.

– Я не каннибал. А тело мне нужно потому, что оно мое.

Как ни трудно в это поверить, но Лараф все еще не мог понять, к чему клонит незнакомец со странной раковиной на ладони. Более того, он почти не воспринимал смысла слов, которые тот произносил. Он снова принялся блефовать.

– А вот что я вам еще могу предложить, так это жгучий секрет моей жены Овель. Если вы будете его знать, вы сможете управлять ею по своему желанию. Представьте: Сиятельная княгиня – ваша рабыня…

– Да прекратите вы наконец торговаться! Вы же не на базаре, Лараф, – с укоризной сказал Лагха и положил раковину на пол.

Упоминание его настоящего имени подействовало на Ларафа как удар плети на болтливого галерного раба. Он тут же замолк.

Когда раковина начала говорить голосом Зверды, Лараф понял, что поиграл окончательно и бесповоротно. Хотя в Истинном Наречии Хуммера он был удручающе неискушен, он все-таки смог узнать несколько магических формул, которые слышал тогда, в шикарной гостинице «Обитель блаженства».

«Стань осенней травой, замри, затихни. И будет твой язык ленив, а твой разум пусть будет пристыжен», – так переводилась первая строчка заклинания.

Когда раковина начала говорить, ноги Ларафа ослабели и как-то сами подкосились. Он рухнул на спину, стукнулся головой о пол и прикусил язык.

Внезапно откуда-то с потолка посыпался снег. Густой, плотный, но совершенно сухой, как будто состоял не из воды, а из клочков беленого льна. От снега пол комнаты сделался белым, тело Ларафа таяло под сухим саваном, который становился все толще и плотнее.

Как и тогда, в самом начале своего эрхагноррата, он чувствовал, что не может ни повернуться, ни вздохнуть. Поэтому он не видел, как Лагха лег рядом с ним и вольготно раскинул руки.

Зверда колдовала устами говорящей раковины, родной сестры той, что некогда носил с собой по просторам молодой и дикой Сармонтазары Звезднорожденный Элиен. Голос баронессы был тихим и нежным, на глаза Ларафа навернулись неосуществимые слезы. Ему вдруг стало больно и обидно. Он чувствовал себя одураченным – обманутым Звердой, обманутым этим уродом в плаще, обманутым пар-арценцами, которые как дошколята в кукольном театре пускали слюни, пялясь слезящимися от напряжения глазами на нить-птицу, которая стала между тем толщиной в хорошо покушавшую пиявку, вместо того, чтобы спасать его, спасать!

Вдруг к голосу Зверды примкнул дородный бас Шоши, проклятого Шоши, и Ларафу невыносимо захотелось… женщины. Любой, самой отвратительной, старой и жирной, беззубой, насквозь протраханной портовой шлюхи. Его чресла зудели и, как казалось Ларафу, разбухли до невероятных, карнавальных размеров.

Лараф не знал, что именно в этот момент вся жизненная сила его тела собралась в самом низу его позвоночника, повинуясь, словно каракатица – дудке заклинателя, словам Зверды. Собралась для прыжка в чужое тело – в тело глиняного человека. Лараф вдруг вспомнил о Тенлиль – о Тенлиль, о которой он так старательно не вспоминал последние месяцы. На него навалилась болезненная нежность и он даже заплакал бы, если б его тело было в состоянии плакать.

Саван снега тяжелел. Сила, вдавливающая его в пол, становилась все более мощной и все более требовательной.

«Вот если бы подруга сейчас была со мной!» – в отчаянии подумал Лараф.

«Ад гарам байян!» – в качестве последнего довода попробовал выкрикнуть он. Это было заклинание, разрывающее магические путы. Одно из немногих, назначение которых он помнил назубок. Одно из немногих, которыми он никогда не пытался воспользоваться. Но лишь хрип сумели исторгнуть его красивые, заемные губы.

А потом была покрытая серыми дюнами равнина. Дюны, освещенные безрадостным бордовым светом, тянулись до самого горизонта однообразной чередой. Он, представленный менее, чем голосом, присутствовал там, среди дюн, на правах чуть более плотного, чем ничто, промежутка между песчинками. Иного слова не подобрал бы и сам Лагха Коалара. Ибо только слово «присутствовать» подходит для описания жизни без тела, жизни без времени.

«И так навсегда», – в исключающем малейшие подозрения об ошибке ужасе догадался Лараф.

Довольно скоро гнорр Лагха Коалара пришел в себя в теле варанского гнорра Лагхи Коалары.

Возможно, у души нет обоняния. Но неким подобием обоняния души Лагха ощущал – в его настоящем теле дурно пахнет. Как в комнате, где переночевало равнодушное к каждодневному мытью многодетное семейство.

Впрочем, Лагха быстро выбросил из головы все, что касалось требований обоняния. Сейчас у него были более насущные задачи. Например: еще десять коротких колоколов, и кто-нибудь из пар-арценцев, пялящихся на нить-птицу, может запросто сойти с ума.

Страшное это было зрелище. Ваглум покраснел, как вареный рак, вены на его лбу вспучились, волосы встали дыбом, но он продолжал смотреть на сталистую змейку, вибрирующую перед глазами. Иогала выглядел не лучше: его тело трясла лихорадка, а из глаз по упитанным щекам текли луковые слезы…

Убедившись в том, что еще минуту-другую пар-арценцы скорее всего протянут, Лагха быстро подскочил к глиняному телу и, живо подобрав валявшийся на полу церемониальный меч, отсек глиняному уроду, которым не далее, как полчаса назад являлся, голову, а затем – правую и левую руки по очереди. И вонзил меч в деревянный живот таким образом несомненно побежденному соискателю должности гнорра.

Затем он раздавил говорящую раковину, как следует раскрошив осколки каблуком. Потянулся всем телом, молодецки похрустел косточками. Потом подошел к стальной пиявке и, как следует примерившись, рубанул по ней мечом. И – все закончилось!