Василий Шукшин - Я пришел дать вам волю

В царских палатах – царь и бояре.

Степан вошел, как он вошел когда-то в домашнюю церковку митрополита астраханского: с ватагой, хозяйским шагом.

– На карачки! – велел боярам. – Все! Разом!..

Бояре разом, послушно стали на карачки; на сердце у атамана отлегло. Он, не останавливаясь, прошел к трону, где восседал царь, взял его за бороду и сдернул с трона. И долго возил по каменным белым плитам, приговаривая:

– Вот тебе, великый! Вот как мы его, великого! Вот он у нас какой, великый!.. Где он великый-то? – затычки делать из таких великих, бочки затыкать. Дурь наша великая сидит тут… расселась. – Степан пнул напоследок царя, распрямился, посмотрел на него сверху. – Вот он и весь… великый… Тьфу!

Потом он примерился сесть на трон… Посидел маленько – не поглянулось, делать нечего.

– Стырь! – позвал он любимого старика.

– Тут, батька!

– Иди садись. В царя игрывал – садись: всех выше теперь будешь.

– А чего я там буду?.. Негоже соколу на воронье место.

– Иди, не упирайся, старый!

– Да что я там?! Дерьма-то – царем. Я и не хотел сроду… Я так – зубоскалил. Неохота мне там… Да и чего делать-то?

– Сидеть! Не робей, тут – мягко, хорошо.

Стырь подошел, тоже пнул лежачего царя, взобрался на трон.

– Кварту сиухи! – велел он. – А чего с боярами будем делать, батька?

– Всех повесить и – вниз по Волге. Всех! – закричал Степан.

Очнулся Степан в незнакомом курене. Лежит он на широкой лежанке с перевязанной головой. Никого нет рядом, хотел оглядеться – голову повернуть больно. Хотел позвать кого-нибудь… и застонал.

К нему подошел Матвей Иванов.

– Ну, слава те господи! С того света…

– Где мы? – спросил Степан.

– На Дону на твоем родимом. – Матвей присел на лежанку. – Ну силы у тебя!.. На трех коней. Господи, господи… вернул человека… Слава тебе господи!

– Ну? – спросил Степан, требовательно глядя на Матвея. – Долго я так?..

– Э-э!.. Я поседел, наверно. Долго. – Матвей оглянулся на дверь и заговорил, понизив голос, как если бы он таился кого-то: – А Волга-то, Степушка, горит. Горит, родимая! Там уж, сказывают, не тридцать, а триста тыщ поднялось. Во как! А атаманушка тут – без войска. А они там, милые, – без атамана. Я опять бога любить стал: молил его, чтоб вернул тебя. Вот – послушал. Ах, хорошо, Степушка!.. Славно! А то они понаставили там своих атаманов: много и без толку. Широко разлилось-то, а мелко.

– А ты чего так – вроде крадисся от кого?

– На Дон тебя будут звать… – Матвей опять оглянулся на дверь. – Жена тут твоя, да Любим, да брат с Ларькой наезжают…

– Они где?

– В Кагальнике сидят. Хотели тебя туда такого, мы с дедкой не дали. Отстал от тебя Дон – и плюнь на его. Ишо выдадут. На Волгу, батька!.. Собери всех там в кучу – зашатается Москва. Вишь, говорил я тебе: там спасение. Не верил ты все мужику-то, а он вон как поднялся!.. Э-э, теперь его нелегко сбороть. Теперь он долго не уймется… раз уж кол выломил.

– А на Дону что?

– Корней твой одолел. Кагальник-то хотели боем взять – не дались. Бери счас всех оттуда – и…

– Много в Кагальнике? – допрашивал Степан.

– С три сотни.

– А в Астрахани?

– Васька помер, царство небесное. Митрополита убили, знаешь. Зря. И ты с церквой зря ругался – проклянут они тебя: грозятся. Это промашка твоя. Дон-то все… расшиперился – я так и знал. Но мужик, он… Слушай, Степан, пока тебе другого не насказали: мужик теперь в силе. Не гляди, што его колотют, – он сам обозлел…

Вошел дед Любим.

– Мать пресвятая!..

– Пришел попроведать нас с того света, – сказал счастливый Матвей. – Вот как бывает – не чаяли, не гадали.

– Что на Дону, дед? – спросил и Любима Степан.

– Плохо, атаман. Корней да Мишка Самаренин верх взяли. Кто и хотел ворохнуться, – присмирели. А они взяли да ишо слух пустили, Корней-то: срубили тебя…

– Степушка, – не унимался со своей радостью Матвей, – вот теперь скажу тебе… Ишо когда от Синбирска бежали, думал, на тебя глядючи, но плохой ты был – не стал уж говорить. Ты про Исуса-то знаешь?

– Ну? Как это?.. Знаю.

– Как он сгинул-то, знаешь? Рассказывал, поди, поп?.. Хорошо знал: ему же там – гибель, в Ирусалиме-то, а шел туда. Я досе не могу понять: зачем же идти-то было туда, еслив наперед все знаешь? Неужто так можно? А глядел на тебя и думал: можно. Вы что, в смерть не верите, что ли? Ну, тот – сын божий, он знал, что воскреснет… А ты-то? То ли вы думаете: любют вас все, – стало, никакого конца не будет. Так, что ли? Ясно видит: сгинет – нет, идет. Или уж и жить, что ли, неохота становится – наступает пора. Прет на свою гибель, удержу нет. Мне это охота понять. А сам не могу. Обдумай теперь все, хорошо обдумай… Я тебе не зря это рассказал, с Христом-то.

Степан хотел вдуматься в слова Матвея, но – сложно это, трудно, не теперь. Еще слабость великая в теле… Еще кулак не сожмешь туго – такая слабость. Он прикрыл глаза и долго лежал, пытаясь припомнить, как все случилось с ним… Правда, что ли, в стычке какой рубнули? Или – как?

– А казаки что? – опять спросил он Любима.

– А казаки что?! Я ж и говорю: нет тебя – они в разные стороны. Корней владычит…

– И наплевать на их! – с силой сказал Матвей.

Дед Любим посмотрел на него с усмешкой, пожаловался Степану:

– Загрыз меня тут совсем. Я уж не рад стал, что и казак-то.

Степан встал было с лежака, но его шатнуло вбок. Он сел опять, потрогал голову.

– Лежи уж!.. Куда ты? – сказал Матвей.

Но Степан привыкал к новому состоянию. Силы потихоньку возвращались к нему.

– Когда Ларька с Фролом приедут? – спросил.

– Седня пожалуют, – ответил Любим.

– Алена с имя?

– Алена здесь. Счас покличу. – Матвей вышел из куреня.

– Правда, на Волге-то?.. – спросил Степан старика. – Или прибавляет?

Дед Любим подумал.

– Не знаю, как тебе сказать. Поднялось много. С Осиповым, с Васькой Федоровым, Харитонов – эти вроде войском держутся, остальные – кто в лес, кто куда… Разлилось широко, а мелко, это он верно говорит. Туда зовет?

Степан опять в волнении встал. И устоял.

– Глубоко будет. Корнея с Мишкой надо убить. Это мой промах: я их жить оставил. Завтра… Мы где?

– В Качалинском.

– Завтра в Кагальник поедем. Вот вам и конец! – воскликнул Степан, неведомо к кому обращаясь. – Начало только, а вы – конец!

В душу Степана наливалась сила, а с силой вместе – вера. Раз он поднялся, то какой же это конец! Муть в голове и слабость – пройдет, живая радость загудела в крови, уже он начал всего себя хорошо слышать и чувствовать.

– Окрепни сперва. Не торопись, – посоветовал Любим.

– Окрепну.

– Конешно, появись ты теперь на Волге…

– Надо с казаками появиться.

– Казаки-то…

Вбежала Алена:

– Родимый ты мой!.. Степушка!.. – Повисла на шее мужа. – Да царица ты небесная, матушка-а!..