Харуки Мураками - Страна чудес без тормозов и Конец Света

Глядя в небо, я ощутил себя маленькой лодкой в бескрайнем море. Вокруг – ни волн, ни ветерка, я тихо себе дрейфую. Есть некий смысл в крохотной шлюпке, затерянной посреди океана. Джозеф Конрад, «Лорд Джим», сцена после кораблекрушения.

Глубокое небо сияло над головой, как прописная истина, сомневаться в которой бессмысленно. Когда глядишь в такое небо с земли, кажется, будто оно впитало все сущности этого мира. С морем – та же история. Если каждый день разглядывать море, начинает казаться, что больше на свете ничего нет. Наверно, Конрад переживал то же, что и я. Воистину – в утлой лодочке, выпавшей в Океан из фикции под названием «корабль», есть особенный смысл, от которого не отвертеться.

Я допил последнюю банку, докурил и выкинул из головы всю эту астролябию. Пора возвращаться в реальность. У меня оставался час с небольшим.

Поднявшись с травы, я собрал пустые банки и выкинул в ближайшую урну. В верхней части урны оказалась железная пепельница. Я достал из бумажника кредитки и сжег их над ней. Симпатичная мамаша снова стрельнула глазами. Понятное дело. Приличные люди не сжигают в понедельник утром кредитные карточки над урнами городского парка. Сперва я спалил «АмЭкс», потом «Визу». Кредитки плавились жизнерадостно, с огоньком. Я прикинул, не спалить ли мне заодно и галстук от «Пола Стюарта», но потом передумал. Не хотелось мешать отдыхающим, да и в сожжении галстуков я большого смысла не видел.

Я дошел до ларька и купил десять пакетов поп корна. Девять я рассыпал по дорожке для голубей, а из десятого решил поесть сам, присев на скамейку рядом. Голуби слетелись со всего парка, как на массовку для съемок блокбастера об Октябрьской революции, и навалились на мой попкорн. Мы с голубями хрустели попкорном, и я думал, что уже тысячу лет не ел ничего вкуснее.

Симпатичная мамаша – примерно моего возраста – показывала дочке фонтан. Я снова вспомнил свою одноклассницу, которая вышла замуж за революционера, родила ему двойню и убежала от них бог весть куда. Она уже никогда не покажет своим детям фонтана. Что бы с ней ни случилось – ее жизнь кончилась, и в этом мы с ней похожи. Хоть я и не знаю, что бы на это сказала она сама. Может, и не нашла бы между нами ничего общего. Все-таки мы не виделись уже двадцать лет. Чего только не случилось с нами за это время. У каждого свои обстоятельства и взгляды на мир. Но главное – она исчезла из этой жизни по собственной воле. А из-под меня просто выдернули простыни, пока я спал.

Так что, скорее всего, она раскритикует меня в пух и прах. «В чем же твой выбор?» – спросит она меня. И будет права. Во всей этой каше я не принял ни одного решения.

Все, что я действительно выбрал, сводится к двум вещам. Во-первых, в душе я простил Профессора, а во-вторых – не стал лишать девственности его внучку. Но разве это хоть как-нибудь мне помогло? «Что сделал ты сам для того, чтобы не исчезнуть?» – спросит она. Разве такие мелочи убедят ее, что я и правда пытался выжить?

Не знаю. Все-таки нас разделяет уже двадцать лет. Как бы она оценила меня при встрече, не могу себе даже представить.

Говоря строго, я уже ничего не могу представить. Воображение выключилось. Просто сижу и смотрю на голубей, на фонтан и на мамашу с ребенком. И впервые за несколько суток осознаю, как сильно я не хочу покидать этот мир. Какие бы миры ни ждали меня еще где-то – к черту другие миры! Даже если бы я прожил уже 93 процента отмеренного мне срока – в оставшиеся пару лет я благодарил бы этот мир за каждую возможность любоваться тем, что в нем происходит. Именно в этом был бы мой долг и мое назначение. Сам не знаю, почему, но я чувствовал: какая-то самая главная пружина только что завелась во мне – и вот теперь я смог бы жить по-настоящему. Потому что узнал, зачем. Даже если бы меня не понимала ни одна живая душа, жить по-старому я бы уже не смог.

И что же – именно теперь, когда эта пружина завелась, меня выталкивают вон из жизни? Теперь, когда я знаю, что должен делать? А кто будет разгребать мой бардак? Кто за меня доживет эту жизнь до конца?

Если от моего исчезновения никто не заплачет, ни одно сердце не опустеет, если вообще никто не заметит, что меня больше нет – это лишь моя проблема. Я слишком много всего потерял. Дальше осталось терять только себя самого. И только смутные отблески сияния, угольки того, что никогда не вернется ко мне, еще наполняли мое тело жизнью и дарили хоть какие-то силы.

Я не хочу покидать этот мир! Я закрываю глаза – и черная, страшная дрожь сотрясает меня изнутри. Глубже самой унылой тоски, глубже вселенского одиночества, эта жуткая дрожь забирается ко мне внутрь и выворачивает корни всего моего существа. Так продолжается до бесконечности. Упершись локтями в спинку скамейки, я пытаюсь удержаться и не упасть. Ни одна живая душа не спасет меня. Точно так же, как я уже никого не спасу.

Я хочу разрыдаться в голос, но ничего не получается. Я слишком постарел, чтобы плакать, слишком многое пережил. Есть на свете такая тоска – от неспособности плакать. По-прежнему бесформенная, никак не выраженная, она просто копится на сердце всю жизнь, как снег в безветренной ночи.

Когда я был помоложе, я пытался подобрать для нее слова. Но сколько ни пробовал, так и не смог объяснить ее ни другим, ни себе самому. Тогда я решил, что это невозможно в принципе и перестал пытаться. Мои слова высохли, сердце захлопнулось, а тоска эта стала еще неизбывнее.

Захотелось курить, но сигареты куда-то пропали. В кармане я нашел только спички. Да и тех оставалось три. Я сжег их одну за другой, выкинул на землю и снова закрыл глаза. Проклятая дрожь отпустила. В голове белым перышком зависла бесстрастная тишина. Я долго сидел и разглядывал его. Она не падало, но и не поднималась – просто висело в пустоте. Я сложил губы трубочкой и подул на него, но оно не шелохнулось. Это странное перышко не своротил бы и ураган.

Затем я подумал о длинноволосой библиотекарше, с которой только что расстался. А также о ее бархатном платье, чулках и комбинации. Интересно, они так и валяются на полу, не прибранные с утра? И справедливо ли я, вообще говоря, с ней поступил?..

Погодите, полковник. Кто тут говорит о справедливости? От вас ее никто и не требовал! В справедливость здесь играете только вы. А чего будет стоить ваша справедливость, когда ваше благородие откинет копыта? Признаюсь, я хотел эту женщину так, что заодно желал ее платья и трусиков с лифчиком. И это вы тоже называете справедливостью?

Что ни говори, а справедливость применима только в страшно ограниченном мире. Но зато – ко всей жизни сразу. От улитки и скобяной лавки – до супружества. И даже если моя справедливость никому не нужна, ничего другого я предложить все равно не могу. В этом смысле она сродни любви. Но то, что хочешь отдать, далеко не всегда совпадает с тем, что от тебя ожидают. Вот почему в моей жизни – и рядом со мной, и через меня – столько всего прошло и, не задерживаясь, кануло в Лету...