C. Витицкий - Бессильные мира сего

Галдели, как всегда, совершенно как обычно, будто ничего особенного не случилось, – ни о чем и обо всем одновременно. О фигурном катании. О последнем сериале (который никто не смотрел, но почему-то все при этом были в курсе). О ценах на нефть. О литературе, разумеется. И о философии. Мы испокон веков обожаем погалдеть насчет литературы и философии.

– …Изъятие себя извне!

– Это еще что такое?

– Не помню. Вычитал где-то. “Эдипальность как изъятие себя извне”.

– Юнг какой-нибудь?

– Очень даже может быть. Там было что-то про ребенка мужского пола, который хочет скомпенсировать каким-то хитрым образом нехватку фаллоса у своей родной матушки.

– Жалко, Винчестера нет – он бы тебе настрогал цитат.

– Ничего, брат. Во-первых, он не столько их строгает, сколько идентифицирует. А во-вторых, мы и без Винчестера обойдемся: “Постмодернизм метафоризировал всеобщую метонимию авангарда-тоталитаризма”.

– Круто. Красиво сказано. Сам выдумал?

– Нет. Это оттуда же.

– Бросьте, у каждой науки – свой язык.

– Однако же, есть наука, а есть – “созерцание стены”, брат.

– Или еще лучше: есть физика, а все остальное – коллекционирование марок.

– Попрошу не касаться коллекционирования марок! Филателия – это святое.

– …Я давеча полистал Ясперса – “Философскую автобиографию” – и ничего, ну ничегошеньки оттуда полезного не почерпнул. Кроме того, что Хайдеггер был, оказывается, нацистом. Откуда немедленно следует: в каждом море Ума обязательно найдутся острова Глупости. Но это я, положим, знал и раньше…

– Не Глупости, а Гнусности.

– Брось. Какая в данном случае разница?

– Не говори, брат! Еще какая. Как между карьерным дипломатом и карьерным самосвалом.

– Все равно: есть наука, а есть – “созерцание стены”.

– …Это Гильберт, кажется, сказал про какого-то бедолагу: “У него не хватило воображения для математики, и он стал поэтом”. Погорячился великий человек. Тут дело ведь не в количестве воображения, а в качестве. Это все равно, что сказать про Беккенбауэра: у него не хватило силенок, чтобы стать тяжелоатлетом, и он пошел в футболисты…

– А кто такой Беккенбауэр?

– О боже! С кем мне здесь приходится общаться!

– Я давеча в одном доме уговаривал тараканов. Девчушка. Лет шестнадцати, очаровательная, как умывающийся котенок. Я стал ее клеить. Вижу – не врубается. Я спрашиваю: “Вы что, не знаете, кто такой Брэдбери?” “Знаю, – говорит, – психиатр”…

Галдели, впрочем, не все. Тенгиз по-прежнему оставался мрачен и молчалив. Глотал охлажденную водку, запивал минералкой, совсем не закусывал, только смотрел в пустую тарелку, а когда поднимал глаза, выпуклые, мрачные, с тяжелыми красными веками, мало кто выдерживал этот взгляд – неуютно становилось и зябко и хотелось сделать вид, что никакого этого взгляда не было, просто маленькое недоразумение возникло, а сейчас вот все разрешится и разъяснится наилучшим образом. И красив он был – страшен и великолепен одновременно, словно врубелевский демон. “Красавец и здоровляга, и уж наверное не еврей…” Дрянь дело, думал Богдан, поглядывая на него украдкой. Видимо, совсем ничего не получается. Видимо, кусок этот нам совсем уж не по зубам. А может быть, у него просто что-нибудь опять не ладится с княгиней Ольгой?.. Впрочем, княгиня просто терпеть не может нашу Маришку, вот почему ее здесь нет. И не надо. Господь с ней, без нее даже лучше…

А Маришка была, как всегда, очаровательна (словно умывающийся котенок). Васильковые глаза. Грудной, с хрипотцой голос. И чудный смех, которым она награждала, словно орденской лентой. Своих дорогих паршивцев. Своих любимых мальчиков. Она точно знала, что мальчики не подведут. Никогда не подводили и теперь не подведут. А если кто-то дрогнет, она тут же окажется рядом и подставит плечо. Или улыбнется ему. Или просто скажет: я здесь… Откуда в ней эта непостижимая вера в нас? Ведь мы же, на самом деле, абсолютно бессильны перед мерзостью, перед любой злобной силой. Я не говорю уж про гангстеров и про сексотов – перед обыкновенным хулиганьем бессильны! Вот ты, Благоносец хренов, – можешь ты отбиться от пары гопников? Дать в рыло? Заехать гаду по яйцам? Зла ведь никогда у меня на это не хватает. А она все равно в нас верит. И эта вера, она так дорого стоит, что ее почти уже невозможно приобрести. Как любовь. Как здоровье. Как талант. Неужели мы и в самом деле лучше, чем выглядим?.. “В конце концов, все зависит только от нас самих!..” Увы. В том-то и дело. Я бы предпочел, чтобы все зависело от кого-нибудь ненадежнее…

…А герой дня Вадим был изжелта-бледен и дурен, глаза красные и заплыли, рот кривой, словно его непрестанно тошнит и вот-вот вырвет прямо на скатерть. (“Так вот ты какой – человек третьего тысячелетия!..”) Хлопотливый Матвей очень нежно его опекал, настоятельно пододвигал закуску, бегал в кухню за минералкой, подбирал за ним падающие на пол вилки-ножики – видимо, фундаментально и основательно напугал его Вадим своими бабскими фокусами, и Великий Математик уже и не знал теперь, чего еще ему следует опасаться. Зрелище это было, скорее, тошнотворное, но к своему удивлению Богдан испытал по этому поводу что-то вроде укола ревности: никогда не видел он Велмата таким заботливым и таким внимательным, он даже представить его не мог таким – этого ядовито-ехидного умника, всегда совершенно беспощадного и к себе, и к другим, и ко всему нашему нелепо-идиотскому миру. Да-а, а Вадим вот оказался сущей размазней. Сопля зеленая. Тьфу… Или он все-таки актерствует? Быть того не может. А впрочем… Ничего мы друг о друге не знаем, да и знать не умеем, и так – всю жизнь. Открытие за открытием, и все открытия почему-то поганые. Открываются расписные ворота души, и несет оттуда вдруг такой тухлятиной, что хоть святых выноси…

– М-м-м! Маришка! (Хрум-хрум.) Какие гренки! Божественно!..

– А это что такое? Бифштексы?

– Не тормози! Бифштексни!

– Это не бифштексы, брат. Это ГОВНАТРУБ.

– Чево-о-о!

– Говядина натуральная рубленая, брат. Извини, брат.

– Слушайте! Прекратите жрать. Боба еще нет!

– Боба ждать – знаешь… Боб – человек подневольный: когда отпустят, тогда и придет. И ни минутой раньше…

– Ты только закусывай, пожалуйста. Я тебя умоляю, Вадим, не надирайся. Подожди…

Дзынь-дзынь-дзынь – ножом по краю рюмки. Тенгиз. Решил, что пора, и возбудился к действию.

– Господа! Леди и джентльмены! Внимание! Вы что сюда – жрать пришли? Прекратите обжираловку, блин! Сначала – дело!

– Вот именно! (Это Вадим. Уже на взводе и уже даже с перебором.) Объявляется дело Вадима Христофорова, погоняло – “Резалтинг-форс”! Пр-рашу! Вот стою я п'р'д вами, словно голенький…

– Да помолчи ты, ради бога! Отдай стакан!.. Не умеешь ведь пить, жопа с ручкой, совершенно…