C. Витицкий - Бессильные мира сего

– Д-да! Но зато я умею напиваться!

– Тихо! Заткнитесь все! Начинаем, Обстоятельства дела всем известны? Я полагаю, всем…

– Вове не известны.

– Вова перетопчется. Я к дедам обращаюсь: все в курсе?

Деды были в курсе. Все. Некоторые слышали эту историю уже неоднократно, – и от Вадима, и друг от друга. Всем и все было понятно. И никто не знал, что надо делать.

– У меня вопрос к Димке, – сказал Богдан. – Они прорезались последнее время? Или нет?

– Откуда мне знать, – проговорил Вадим, пьяно растягивая слова. – Они у меня телефон пр-р'слушивают, суки…

– Когда ты их видел в последний раз? – терпеливо настаивал Богдан.

– “Не в этой жизни…” – Вадим истерически хихикнул.

– Отстань от него, – сказал Богдану озабоченный Матвей. – Что ты пристал к человеку? Не знает он ничего больше. И не соображает.

– Вижу-вижу, – сказал Богдан и замолчал. Ничего у нас не получится, подумал он. Мы либо безразличны, либо бессильны. Бессильные мира сего… Но вот что поразительно: ведь я, кажется, завидую ему. За ним охотятся, от него чего-то еще ждут, он нужен кому-то, или мешает кому-то, или, может быть, кому-то полезен. Трепло, слабак, размазня, но представляет ведь собою некую ценность, причем, похоже, немалую. А я вот – пуст. И никому не нужен. Как высосанная банка из-под пива…

Вадим между тем стремительно надирался. Матвей хватал его за руки, отбирал стакан, отставлял подальше бутылки – ничего не помогало. Казалось, Вадим буквально цель перед собою поставил: надраться вглухую – как можно основательнее и как можно быстрее. А скорее всего, так оно и было на самом деле. Может быть, он устал быть трезвым. “…Все, кто вам дорог, достойны самого лучшего… – провозглашал он, никого не слушая и ничего не слыша. – Я просто мою голову и иду… Что вы вообще можете понять? Слышали про такого: Эраст Бонифатьевич зовут… Педераст Бонифатьевич… Если бы у меня была под рукой двустволка, я бы набил этой суке морду…” – и он заливался смехом, кашлял смехом, задыхался смехом, беспорядочно раскачиваясь всем телом, словно воздушный шар на ветру.

– Отдай стакан, говорю!..

– Да отстань ты от него в самом деле!

– Заткнись. Ты что – не видишь, что он вытворяет?.. Сидеть!

– Св-вбоду Вадиму Христофорову!..

Тут напольные часы (мрачная черная башня, отсвечивающая лаком и медными виньетками) подали голос – всхрапнули и ударили, глухо, с благородно-сдержанной мощью, так что все тотчас же замолчали, словно вдруг заговорил среди них старший, – да так оно и было, по сути дела: часы эти были старинные, немецкие, привезенные в свое время из Веймара в счет репараций. Они размеренно отработали свое “хр-р-баммм!” восемь раз подряд, вздохнули напоследок и стихли. И Юра-Полиграф традиционно произнес с демонстративным благоговеним: “Ей-богу, клянусь, встать хочется!..” И все переглянулись, и заулыбались, и почему-то всем сделалось хорошо.

…Всем, кроме Вадима, конечно, которому хорошо стать не могло уже ни при каких обстоятельствах. Ему теперь могло стать только плохо, и ему-таки стало плохо, и Матвей с Маришкой поспешно увели его в ванную, а остальные вновь загомонили – главным образом для того, чтобы заглушить мучительные звуки, доносящиеся оттуда.

– … Вэл-вл!

– Что, горе мое?

– Перестань врать!

– Никогда! Настоящих жуков больше не осталось. Я еще застал жуков-носорогов – Oryctes nasicornis. Под Лугой их было довольно много. Но вот жука-оленя живого не видел ни разу. Сейчас все они исчезли навсегда. Бронзовка обыкновенная – Cetonia aurata – заделалась редкостью. Жужелицы крупной на огороде не встретишь…

– А в Японии, между прочим, жуков до черта. Их там разводят.

– Сравнил! Япония войну проиграла. Тоталитарным государствам полезно проигрывать войны – они от этого сразу идут на поправку.

– Мы тоже проиграли войну.

– Верно. Но, во-первых, гораздо позже. А во-вторых, явно идем на поправку.

– Что-то не видно.

– Видно, видно. Но жуков нам уже теперь не вернуть. Разве что в Японии станем закупать. Но нет худа без добра: у нас появились удивительные тараканы!..

– Полундра! Не надо про тараканов!

– Слушайте, жлобье, мы будем языком болтать или мы будем, блин, делом заниматься?..

– …Открывает жена. Руки опущены, подбородок открыт…

– Недурно. Но мне больше понравилось про новоросса. Выходит из Эрмитажа и говорит “Ну, что ж. Не бог весть что, конечно, но ничего, ничего – чистенько…”

– “Машка, женушка моя дорогая! Родила? Сколько? Трое? Мои есть?…”

– …А ты представь себе “Ревизора” с точки зрения чиновника. История про то, как мелкий проходимец и негодяй обманул приличных и порядочных людей…

– …Слушай, вот интересно, что было бы, если бы у Николая хватило сообразительности дать Александру Сергеевичу сразу камергера вместо камер-юнкера?

– Между прочим, я только к старости узнал, что Ольга, оказывается, была сестра Татьяны…

– Господи! А кто же она тогда была, по-твоему?

– Ну, не знаю, брат. Приятельница. Подружка. “Скажите, девушки, подружке вашей…”

Потом Маришка снова появилась, растерянная и встрепанная, и сразу же, не садясь, налила себе минералки и жадно выпила.

– Ну и ну, – сказала она и опустилась на ближайший стул.

Андрей произнес с недурным французским прононсом:

– Monsieur Christoforoff va s'animaliser.

Кто понял – промолчал, кто не понял – тем более. А Вельзевул осведомился деловито:

– Уложили?

– Там с ним Матвей… – ответила Маришка невпопад. – Ребята, он так долго не протянет, надо что-то делать, честное слово. Богдан, ты не хочешь им заняться?

– Нет, – сказал Богдан так резко, что все сразу же замолчали и теперь смотрели на него. Даже Тенгиз. Даже опекуемый Вова.

– Извини меня, конечно, но почему? – спросила Маришка беспомощно. – Это же сейчас – совершенно очевидно – твой клиент.

– Я предпочел бы не давать объяснений, – сказал Богдан таким тоном, чтобы разговор прекратился. И разговор прекратился.

– Что ты выяснил? – спросил Тенгиз, переведя тяжелый взор свой на Страхоборца. – Ты узнал что-нибудь?

– Да. Я узнал, что Аятолла – замечательная личность, и что у него есть два слабых места.

– Целых два? – сказал Юра-Полиграф. – Да он у нас просто слабак!

– Первое – он любит жену. Второе – он любит сына.

– О боже! – сказала Маришка нервно.

– Сын маленький? – осведомился Юра.

– Да. Десять лет.

Некоторое время все молчали, уткнувшись в тарелки, и только Маришка оглядывала всех по очереди, постепенно закипая.

– Это не для нас, – сказала она наконец решительно.

– Но он-то этого не знает, – возразил Страхоборец.

– И думать на эту тему не хочу, – сказала Мариша. – И вам не разрешу. Забудьте. Прямо сейчас.

– “Гордость составляет отличительную черту ее физиономии”, – произнес Юра-Полиграф, безусловно кого-то цитируя.