C. Витицкий - Бессильные мира сего

– Хорошо, хорошо, – сказала ему Мариша нетерпеливо. – Но я на эту тему даже разговаривать не желаю.

– Ну, вот что, золотко мое, – сказал Тенгиз, глядя ей в лицо. – Либо мы тут будем обливаться соплями, блин…

– Да, мы будем обливаться соплями! И всё! Нет темы для разговора!

– Ты скажи это Димке… – мрачно предложил Тенгиз, отводя, впрочем, глаза.

– Скажу, не беспокойся. И он со мной согласится. Со мной, а не с тобой.

Ну, это, положим, дело темное и отнюдь не очевидное, – подумал Богдан, но в дискуссию вступать ни с кем не стал, а только спросил Тенгиза:

– Подобраться к нему вплотную можно?

– Можно, – сказал Тенгиз.

– Так за чем же дело стало?

Тенгиз не отвечал, как бы находясь в затруднении. Все смотрели на него и ждали.

– Слишком уж легко к нему подобраться, – сказал наконец Тенгиз медленно. – Мне это не понравилось.

– То есть?

– Я прошел к нему в офис свободно, блин, как в собственный сортир. Гада не оказалось на месте, но все равно – легкость эта… эта вседозволенность… там же охраны должно быть, как в Кремле. Тут что-то явно не так, блин. Так не бывает. Мне показалось, что это западня. Капкан для дураков.

Появился Матвей, запыхавшийся, но веселый.

– Слава тебе господи, – сказал он. – Задрыхнул наконец… Ну, что вы тут без меня решили?

– У него есть еще одна слабость, – сказал Страхоборец, уклоняясь от ответа на этот вопрос. – Он страдает арахнофобией.

– Это еще что за зверь такой? – осведомился Юра.

– Он боится пауков, жуков, мокриц и все такое прочее.

– О! Это интересно! – оживился Вельзевул. – И сильно боится?

– Было сказано: до смерти. Как ребенок.

– Отдайте его мне! – сказал Вельзевул радостно. – Где он живет? Адрес?

– Он живет в Царском Доме. Тебя туда не пустят.

– Ничего! Тенгиз проведет.

– Хрена, – сказал Тенгиз. – Царский Дом, знаешь, – там все на автоматике…

– Ну, нет, и не надо, – легко согласился Костя. – Чего мне там у него в квартире делать, в конце-то концов? И так прекрасно обойдусь.

Все смотрели на него с ожиданием, а он сиял и радовался, даже на стуле подскакивал от удовольствия – он уже понял решение, Дуремар заполошный, да и не так уж трудно было сообразить, что именно он задумал, только выглядел этот его замысел дураковато и несерьезно на фоне сложившихся обстоятельств – инфантильно и легкомысленно, как и все Вельзевуловы замыслы. Потом он вдруг перестал сиять, сморщился, отчаянно чихнул в торопливо сложенные ладони и тотчас же, под грозным взглядом Маришки, полез в карман за марлевой повязкой.

– Накаркал ты мне, Вова, – гнусаво сказал он, укоризненно моргая слезящимися глазами. – Опекуемый хренов, куда только твой опекун смотрит…

Богдан сказал:

– Опекун все-таки хотел бы окончательно понять, о чем здесь у нас идет речь. Мы же знаем Димку сто лет. Он же выдумщик, артист, почему я должен ему верить?

– Ну, знаешь! – сказал Матвей, ошеломленный и возмущенный одновременно.

– Нет уж, позволь! В прошлом году он устроил нам спектакль по поводу падения дойчемарки. В позапрошлом году мы все, как идиоты…

– Перестань, Благоносец. Не срамись, – Матвей, весь скривившись, налил себе водки. – Не знаешь – не берись и судить. Видел бы ты его этой ночью.

– А что такого особенного произошло этой ночью?

– Не хочу рассказывать. Он подыхает от страха, понимаешь?

– Нет. Не понимаю. Где гарантия, что он не разыгрывает перед нами очередной свой водевиль? Что я – Димку не знаю?

Матвей на это ничего не сказал, а только скривился еще больше и выпил свою водку, не закусывая и даже как бы не заметив.

– Я ему верю, – сказала Маришка.

– Я тоже, – сказал Тенгиз, как бы нехотя.

– Ты, Благоносец, по-моему, просто ищешь предлога уклониться, – сказал Андрей-Страхоборец, вежливо улыбаясь. – Подчеркиваю: по-моему. Извини. Без обид, ладно?

– Ладно, – сказал Богдан.

– Ты же видишь, на что он похож…

– Вижу. На переполненный нужник.

– Ну, допустим. Но разве это не твоя работа?

– Допустим. Наверное, я должен его осушить. Но – не буду.

– Это – твои проблемы, – сказал Страхоборец, вежливо улыбаясь. – У нас – свободная страна…

– Он одинок, как я не знаю кто, – сказал Матвей с проникновенностью, совсем ему не свойственной. – Он знаешь, что мне сказал? Представь, говорит, километровый столб посреди степи. На одной табличке у него – одна тысяча тридцать пять кэмэ, а на другой – три тысячи сто сорок четыре. И я стою около этого столба. Один. …Что вы понимаете в настоящем одиночестве, подумал Богдан с каким-то даже мрачным удовлетворением. Сказал бы я вам, что такое настоящее одиночество. Это когда никого не хочется видеть. Никогда. Но сказал он другое:

– И за километраж ты тоже ручаешься?

– И за километраж я ручаюсь тоже, – сказал Матвей вполне серьезно.

Богдан решил не развивать эту тему. Хотя ему очень хотелось спрашивать и дальше. А помните (хотелось ему спросить), как он всех нас почти убедил, что появилась в Питере банда чистильщиков? Это он их так называл – “чистильщики”. То ли новая секта, то ли даже новые люди, зигзаг эволюции. Они, видите ли, очищали город от скверны, в первую очередь от лжецов: отлавливали их и драли ивовой лозой – церемониально, с приговором, в специальных тайных помещениях, надевши белые маски. А лозу по старинным рецептам выдерживали в уксусной эссенции… И ведь Юрка-Полиграф без малого поверил тогда, что еще год-другой, и останется он без работы…

…А как он придумал и сообщал всем по большому секрету: в городе исчезают люди. Не первый год уже. И – в количествах. Их отправляют в будущее. По какому-то странному, неудобопонятному принципу. А дело-то все в том, оказывается, что обнаружен летальный ген человечества, который распространяется как пожар, и вот теперь пытаются спасти хоть кого-то, хоть немногих… Маришка, между прочим, поверила и сейчас же рванулась искать этих спасателей, чтобы похлопотать о своем детдоме…

Ладно. Как хотите. Я и сам не уверен, что он сейчас разыгрывает с нами спектакль. Он выдумщик, конечно, но не Тальма, все-таки, Франсуа Жозеф, и даже не Смоктуновский, Иннокентий… И вообще меня от него тошнит…

В этот момент с потолка (или с люстры?) камнем упало нечто тяжелое, многоногое, живое – грянулось с костяным стуком о край сахарницы, отскочило, перекувырнулось и понеслось стремительно по скатерти, сумасшедшим зигзагом, огибая бутылки, чашки и бокалы. Это был несомненно таракан – огромный, Богдану показалось – с кулак величиной, никогда он таких не видел… черный, отсвечивающий красным, стремительный, он слаломным зигзагом промчался по столу и – словно ласточкой с берега – прыгнул на колени Вельзевулу и тотчас же исчез, будто его никогда здесь и не было, будто это некое омерзительное видение шарахнуло всех по глазам и тут же пропало без следа. Никто не успел испугаться по-настоящему, но все дружно и с шумом отшатнулись, а Маришка коротко взвизгнула и вместе со стулом стремительно отъехала к стене.