Сергей Лукьяненко - Спектр

Мартин невесело засмеялся:

– Что ж, ты прав. Большая часть человечества прекрасно обходится рассудочной деятельностью. Разум дремлет. И так, полагаю, у большинства гуманоидных цивилизаций. Что с того?

– Зачем нужен разум?

– Как средство выживания...

– Зачем нужен разум? – рявкнул Павлик.

– Чтобы задавать дурацкие вопросы! – заорал в ответ Мартин. – Чтобы терзаться смыслом жизни! Чтобы бояться смерти! Чтобы придумать Бога!

– Уже лучше, – мягко сказала амеба. – Если для рассудка хватает первой сигнальной системы, то разум, вынужденный оперировать абстрактными понятиями, создает вторую – речь. Неважно, как мы передаем свои мысли – колебанием воздуха, электронными импульсами, цветным узором на коже. Информация, оторванная от своего носителя, становится главным орудием разума. Средством постижения мира – и средством воздействия на мир. Но сделаем еще шаг, Мартин. Разум... что дальше? Что будет третьим этапом – после рассудка и разума? Какую сигнальную систему обретет над-разумное существо? Останется ли грань между мыслью и поступком, информацией и действием? Сущность над сущностью, что это? Уже Бог? Еще человек? Сколько этапов должна преодолеть жизнь, чтобы окончательно выделиться из косной материи? И что же заставляет нас биться о барьеры гомеостаза, обретая еще ненужные свойства – вначале рассудок, потом разум, потом... потом что-то, еще не имеющее названия. Что выдергивает нас из животного спокойствия, что гонит дальше? И в чьих руках пряник и плеть? Кто он – Великий Экспериментатор, возмутитель спокойствия, созидатель и разрушитель? Бог? Или всего-то над-разумное существо, терзаемое столь же страшной жаждой, как наша? Счастье ли разум? А счастье ли – над-разум? И сколько вообще ступенек в лестнице, начинающейся с рассудка? Звери не жаждут обрести разум, это мы порой пытаемся тянуть их из ласковых и нежных животных снов к своему разумному страданию. А разумные не стремятся сделать новый шаг – в нас еще жив тот древний ужас обретения разума, нежданного и непрошеного подарка свыше. Нам комфортно и сытно на нашем уровне постижения мира. Нам не нужно знание, которое мы не в силах даже представить.

Амеба замолчала. Издала смешок.

– Нас манят сладкие пряники небес – абсолютная безопасность, вечная жизнь, великие знания. Надо лишь сделать шаг, от разума – выше! Но мы не хотим терять свой покой. Мы подозреваем, и не без оснований, что над-разум принесет нам новые горести, как разум когда-то принес тоску и страдания. И, копошась на поверхности грязных шариков-планет, оперируя лишь своим несовершенным разумом, мы пытаемся вырастить райское Древо Познания. Получить все, не обретая нового. Стать богами, оставаясь людьми. И тогда то, что стоит над нами, прячет пряники и берет кнут. И горит небо, и кипят океаны, и разума становится слишком мало, чтобы обеспечить выживание... За что ваш Бог покарал человечество потопом? За дерзость? Нет, за остановку! За пренебрежение полученным разумом, за торжествующий рассудок. За попытку остаться разумными животными. Подарки богов нельзя отвергать, Мартин! И если разум вновь построил себе уютную норку и решил остановиться – жди беды. Мы обречены бежать выше и выше, из грязи – в небо.

– Но... ключники... – начал Мартин.

– Ключники, как бы привлекательны ни были их дары, искушают нас остановиться. Дают разумным то, что должно принадлежать над-разуму: контроль над пространством, над сознанием, над жизнью и смертью. Как существо разумное, чувствующее себя комфортно и самодостаточно, я был бы рад принять дары ключников и прекратить развитие. Но как к этому отнесется над-разум? Поманит ли нас новыми пряниками, ради которых мы отвергнем дары ключников? Или вновь достанет кнут?

Амеба поднялась, встряхнулась, будто мокрый пес. Сказала:

– Вот и все наши претензии к ключникам, несущим галактике мир и процветание. Очень надуманные и необоснованные претензии. Но мы готовы рискнуть и навестить ключников в их доме.

Мартин еще посидел, следя за гротескной фигурой, с немыслимой грацией уходящей вдаль. У вздыбленной стены воды амеба выпустила ложноручку, помахала ему – и нырнула в синюю субстанцию. Уже стемнело, и беззариец почти сразу исчез из вида.

– Пряник и кнут, – пробормотал Мартин. – Почему всегда такой скучный выбор? Я не люблю сладкого.

Он спрятал в карман фляжку коньяка и вошел в деревянную пирамиду. Переплетение лестниц – винтовых, вертикальных стремянок, пандусов и самых обычных, вело на второй этаж, превращая первый не то в декорации к телеигре, не то в выставку достижений лестницестроения. Мартин поднялся на второй этаж по наклонному пандусу, помялся у входа в отведенную ему каморку – мягкий матрас, набитый сушеными водорослями, лежал прямо на полу, рядом – стопка из трех одеял, кувшин с водой и мягко светящийся стеклянный шар – централизованного освещения в пирамиде не было. Дверей внутри пирамиды тоже не водилось, вход в каморку закрывало еще одно одеяло, повешенное на притолоке.

Мартин вдруг почувствовал, как ему одиноко.

И подошел к входу во вторую комнатенку. Из-под одеяла-занавеси пробивался свет – наверное, Ирочка Полушкина еще не спала.

Произнести “можно?” было бы самой глупой вещью на свете, и Мартин лишь кашлянул.

– Я не сплю, – тихо ответила Ирина из-за полога.

Когда он вошел, она добавила:

– Я тебя ждала.

Девушка сидела на постели, закутавшись в одеяло. Мартин сел рядом на пол, достал из кармана фляжку:

– Будешь?

Ирина кивнула.

– Я лечу с тобой, – сказал Мартин, когда она сделала глоток. – У меня всего одна жизнь и она мне нравится. Но я полечу с тобой, потому что есть вещи, большие, чем жизнь.

Ирина молча смотрела на него, куталась в одеяло. Неожиданно и очень ясно Мартин понял, что под одеялом Ирочка совершенно обнажена. И вовсе не потому, что любит спать нагишом на голом матрасе.

– Иди ко мне, – тихо сказала девушка.

Мартин все же нашел в себе силы повторить:

– Я лечу с тобой. Вовсе не нужно...

– Дурак, – сказала Ирина и потянулась к нему. На ее губах еще остался вкус коньяка. Одеяло скользнуло вниз. Несколько мгновений Мартина преследовало навязчивое видение первой Ирочки Полушкиной – обнаженного тела, погружающегося в воду канала, и образ четвертой Ирины – нагой, коленопреклоненной перед служителями ТайГеддара...

Но это тело было живым и жаждущим жизни – не меньше, чем Мартин.

И смерти не было вовсе.

Разумеется, Мартину не доводилось бывать в космосе. Посетив семь десятков планет, встретив на своем пути сотню разумных рас, он никогда не прибегал к столь старомодному способу передвижения. Суборбитальный полет на Аранке был максимальным приближением к выходу в космос.