Харуки Мураками - Дэнс, дэнс, дэнс

Я молча разглядывал пепельницу на середине стола.

Гимназист снова с хрустом пролистал страницы блокнота и спрятал его в карман. С полминуты никто не произносил ни слова. Рыбак достал очередную сигарету, воткнул в рот и прикурил.

– Стальная воля. Железобетонная выдержка, – съязвил он наконец.

– Ну, что? Вызываем Комиссию по правам человека? – спросил Гимназист.

– Да при чем тут права человека? – тут же отозвался Рыбак. – Это элементарный гражданский долг! Так и Законе сказано: “Оказывать посильную помощь следствию”. Слыхал? В твоем любимом законодательстве написано, черным по белому! За что ж ты так полицию ненавидишь? Ты, когда в городе заблудишься, у кого дорогу спрашиваешь? У полиции. Если твой дом обчистили, куда ты звонишь, как ошпаренный? В полицию! А о том, что всё это – дашь-на-дашь, даже подумать не хочешь? Что тебе мешает ответить? Мы же спрашиваем простые вещи простым языком, так или нет? Где ты был и что делал вчера вечером? Может, не будем резину тянуть – да закончим со всем этим поскорее? И мы будем спокойно работать дальше. А ты пойдешь домой. Всем хорошо, все счастливы. Или тебе так не кажется?

– Сначала я должен узнать, в чем дело, – повторил я.

Гимназист извлек из кармана пачку бумажных салфеток, вытянул одну и трубно, с оттяжкой высморкался. Рыбак отодвинул ящик стола, достал оттуда пластмассовую линейку и принялся похлопывать ею по раскрытой ладони.

– Вы что, ничего не соображаете? – воскликнул Гимназист, выбрасывая салфетку в урну возле стола. – Каждым подобным ответом вы только вредите себе самому!

– Эй, парень. Сейчас не семидесятый год. Кому охота тратить время на твои игры в борьбу с произволом? – протянул Рыбак с такой интонацией, будто ему осточертел белый свет. – Эпоха беспорядков прошла, приятель! Новое общество засосало всех – и тебя, и меня – в свое болото по самые уши. Нет больше ни произвола, ни демократии. Никто уже и не мыслит такими категориями! Это общество слишком огромно. Какую бурю ни пытайся поднять – не выгадаешь ни черта. Система отлажена до совершенства. Любому, кто ею недоволен, остается разве что окопаться и ждать какого-нибудь супер-землетрясения. И сколько бы ты ни выпендривался здесь перед нами – никакого толку не будет. Ни тебе, ни нам. Только нервы измотаем друг другу. Если ты интель – сам это понимать должен; так или нет?

– Да, возможно, мы немного устали, и потому обратились к вам не в самой вежливой форме. Если так – приносим извинения, – проговорил Гимназист, вновь теребя извлеченный из кармана блокнот. – Но вы нас тоже поймите. Работаем мы на износ. Со вчерашней ночи почти не спали. Детей своих не видали дней пять, не меньше. Едим как попало и где придется. И пускай это вам не нравится – но мы тоже, по-своему, вкалываем на благо этого общества. А тут появляетесь вы, упираетесь рогами в землю и на вопросы отвечать не хотите. Поневоле занервничаешь, представьте сами! Говоря “вы вредите себе самому”, я всего лишь имел в виду, что чем больше мы устаем – тем хуже обращаемся с вами, это естественно. Простые вопросы решать становится сложнее. Всё только запутывается еще больше. Конечно, существует и столь почитаемый вами Закон. И гражданские права согласно Конституции. Но чтобы их досконально соблюдать, нужно время. Пока тратишь время, рискуешь столкнуться с целой кучей очередных неудобств. Закон – штука ужасно заковыристая, и возиться с ним бывает порой просто некогда. Особенно – в нашей работе, где все приходится решать с пылу с жару прямо на месте происшествия. Вы понимаете, о чем я?

– Не хватало еще, чтоб ты нас не понял. Никто не собирается тебя запугивать, – подхватил Рыбак. – Вот и он тебя всего лишь предупреждает . Мы просто хотим избавить тебя от очередных неудобств…

Я молча разглядывал пепельницу. На ней не было ни надписей, ни узора. Просто старая и грязная стеклянная пепельница. Вероятно, когда-то она была даже прозрачной. Но не теперь. Теперь она была мутно-белесой, с ободком дегтя на дне. Сколько, интересно, она простояла на этом столе? Наверно, лет десять, не меньше…

Рыбак еще с полминуты поиграл линейкой в ладони.

– Ну, хорошо! – сказал он наконец. – Мы расскажем, в чем дело. Хотя это и нарушение стандартной процедуры дознания – считай, что твои претензии принимаются. Будь по-твоему… По крайней мере, пока.

С этими словами он отложил линейку в сторону, взял одну из папок, наскоро пролистал ее, вынул бумажный конверт, извлек оттуда три больших фотографии и положил передо мною на стол. Я взял снимки в руки. Черно-белые, очень реалистичные. Сделанные отнюдь не из любви к искусству – это я понял в первую же секунду. На фотографиях была женщина. На первом снимке она лежала в кровати обнаженная, лицом вниз. Длинные руки и ноги, крепкие ягодицы. Разметавшиеся веером волосы скрывают лицо и шею. Бедра слегка раздвинуты так, что видно промежность. Руки раскинуты в стороны. Женщина казалась спящей. На постели вокруг – ничего примечательного.

Второй снимок оказался куда натуралистичнее. Она лежала на спине. Голая грудь, треугольник волос на лобке. Руки-ноги вытянуты, как по команде “смирно”. Было ясно как день: эта женщина мертва. Глаза широко раскрыты, губы свело в очерствелом изломе. Это была Мэй.

Я взглянул на третье фото. Снимок лица в упор. Мэй. Никаких сомнений. Только она больше не была Королевой. Тело ее застыло, окоченело и потеряло всякую привлекательность. Вокруг шеи я различил слабые пятна, будто там старательно терли пальцами.

В горле у меня пересохло так, что я не мог проглотить слюну. В ладони будто вонзили сотни иголок. Боже мой… Мэй. Королева секса. До самого утра так классно разгребала со мной физиологические сугробы, слушала “Дайр Стрэйтс”, пила кофе. А потом умерла. Теперь ее нет… Я хотел покачать головой. Но сдержался. И как ни в чем ни бывало вернул фотографии Рыбаку. Все время, пока я разглядывал снимки, оба сыщика изучали мою физиономию. “Ну, и?..” – спросил я у Рыбака одними глазами.

– Знаешь эту женщину? – спросил Рыбак.

Я покачал головой.

– Не знаю, – ответил я. Можно было не сомневаться: скажи я, что знаю Мэй – в эту кашу немедленно засосет и дружище Готанду. Ведь это он свел меня с нею. Но затягивать сюда еще и Готанду я не мог. Не исключено, конечно, что его затянули во все это еще до меня. Это мне не известно. Если это так – если Готанда сообщил им моё имя и проболтался о том, что я трахался с Мэй, – то дела мои дрянь. Прежде всего станет ясно, что я соврал следствию. И тут уже простыми шуточками не отделаться. Об этом я мог лишь гадать. Но в любом случае, с моей стороны выдавать им Готанду никак не годилось. Слишком уж разные у нас ситуации. Скандал поднимется на весь белый свет. Таблоиды просто сожрут его с потрохами.