Патрик Зюскинд - История господина Зоммера

Я уже не помню, сколько времени мне понадобилось, чтобы освоить кошмарное искусство езды на велосепеде. Я помню еще только то, что я научился этому сам, со смешанным чувством отвращения и ожесточенного усердия, на велосипеде моей матери, в слегка покатой ложбине в лесу, где меня никто не мог увидеть. Склоны этой дороги стояли с двух сторон так узко и круто, что я в любое время мог свалиться и упасть весьма мягко, в листву или на рыхлую землю. И как-то раз, после многих и многих неудачных попыток, почти вдруг неожиданно, у меня получилось. Я свободно двигался, вопреки моим теоретическим опасениям и скепсису, на двух колесах потрясающее и в то же время гордое чувство! На террасе нашего дома и на прилегающем к ней газону я продемонстрировал всей нашей собравшейся семье показательную езду, вызвав тем самым аплодисменты родителей и пронзительный хохот своих брата и сестры. В заключение мой брат ознакомил меня с важнейшими правилами уличного движения и, прежде всего, с правилом, предписывающим постоянно держаться правой стороны, где правой стороной считается та сторона, где на руле располагался ручной тормоз [6] По сегодняшний день у меня в голове сидит это запоминающееся определение когда в состоянии мгновенного замешательства я не могу сориентироваться, где право, а где лево. Тогда я просто представляю себе руль велосипеда, вызываю в памяти ручной тормоз и этим самым снова могу в лучшем виде определиться. На велосипеды, у которых ручной тормоз на руле с двух сторон, или – еще хуже! – только слева, я бы не сел никогда (прим. авт.). , и с тех пор один раз в неделю, один-одинешенек, ездил на уроки игры на пианино к фройляйн Функель, после обеда в среду, с трех до четырех. Конечно, в тринадцати с половиной минутах, в которые мой брат оценил преодоление этого расстояния, в моем случае речь идти не могла. Мой брат был на пять лет старше меня, и у него был велосипед со спортивным рулем и трехскоростным переключением. Я же, в отличие от него, крутил педали стоя на слишком уж большом велосипеде моей матери. Даже опустив седло в самый низ, я не мог одновременно сидеть и крутить педали, а только либо сидеть, либо крутить, что вынуждало меня к чрезвычайно неэффективной, утомительной и, что я хорошо понимал, весьма комично выглядевшей манере езды: стоя, барахтаясь, я должен был приводить велосипед в движение, на полном ходу балансировать изо всех сил в седле, там, на качающемся сиденье застывать с широко растопыренными или высоко поднятыми ногами, пока велосипед мчался по инерции, чтобы потом снова поставить ноги на все еще вращающиеся педали и снова набрать скорость. Используя такую переменную технику, я преодолевал путь от нашего дома, вдоль озера, через всю Обернзее до виллы фройляйн Функель, едва укладываясь в двадцать минут, если – да, если – ничего мне не мешало. А всяких причин было множество. Все обстояло именно так, что хотя я и мог ехать, рулить, тормозить, подниматься вверх и спускаться вниз и так далее, я никак не был в состоянии обгонять, быть обогнанным или кого-нибудь встретить. Стоило лишь донестись до моего слуха слабейшему звуку мотора приближающегося спереди или сзади автомобиля, я сразу же тормозил, спрыгивал с велосипеда и ждал до тех пор, пока он не проезжал мимо. При обгоне какого-нибудь пешехода я, подъехав почти вплотную к нему сзади, соскакивал, бежал, таща за собой велосипед, мимо него и садился в седло снова лишь тогда, когда тот оставался далеко позади меня. Для того чтобы ехать на велосипеде, я должен был иметь абсолютно свободное пространство и спереди, и сзади, причем, было желательно, чтобы меня при этом по возможности никто не видел. Наконец была еще, на половине дороги между Унтернзее и Обернзее, собака фрау доктора Хартлауб, уродливый маленький терьер, который часто бегал по улице и с тявканьем бросался на все, что имело колеса. Его атак можно было избежать лишь направив велосипед к краю дороги, ловко остановиться у садового забора, зацепившись за одну из досок, чтобы, высоко подняв ноги и скорчившись, ждать в седле до тех пор, пока фрау доктор Хартлауб свистом отзывала бестию домой. Поэтому не удивительно, что зачастую при этих обстоятечьствах мне даже не хватало этих двадцати минут, чтобы преодолеть путь до дальнею конца Обернзее, и я для надежности выезжал из дому уже в половине третьего, чтобы более-менее вовремя попасть к фройляин Функель.

Когда я чуть раньше сказал, что фройляйн Функель, говорила своей матери, чтобы та давала ученикам пирожные, я с умыслом добавил, что это случалось в редких, очень редких случаях. Это ни в коем случае не было обычным делом, ибо фройляйн Функель была строгой учительницей и очень редко бывала довольна. Стоило небрежно выучить домашнее задание или при игре с листа извлекать один фальшивый звук за другим, она начинала угрожающе качать головой, лицо ее становилось красным, толкала провинившегося локтем в бок, сердито щелкала в воздухе пальцами и начинала вдруг кричать, употребляя при этом замысловатые ругательства. Самую худшую из подобных сцен мне довелось пережить примерно через год после начала моего обучения, и она так меня потрясла, что я до сих пор не могу вспоминать ее без волнения.

Я опоздал на десять минут. Терьер фрау доктора Хартлауб пригвоздил меня к садовому забору, мне встретились два автомобиля, мне пришлось обогнать четырех пешеходов. Когда я зашел к фройляйн Функель, она уже металась из угла в угол но комнате с красным лицом и покачивающейся головой и щелкала в воздухе пльцами.

– Ты знаешь, который час? – заворчала она.

Я ничего не сказал. У меня не было часов. Свои первые ручные часы я получит в подарок на свое тринадцатилетие.

– Вот! – крикнула она и щелкнула пальцами в направлении угла, где над неподвижно сидевшей там Ма Функель тикали часы с маятником. – Уже четверть четвертого! Где это ты снова шлялся?

Я стал лопотать что-то о собаке фрау доктора Хартлауб, но она не стала слушать моих оправданий.

– Собака! – вырвала она одно слово из сказанного мной. – Да-да, играл с собакой! Ты ел морожененное! Уж я вас знаю! Вы постоянно крутитесь вокруг киоска фрау Хирт и не думаете ни о чем другом, как лизать мороженное!

Это была ужасная подлость! Бросить мне упрек, что вроде бы я купил мороженное в киоске у фрау Хирт! Когда у меня еще ни разу в жизни не было карманных денег. Мой брат и его друзья, они занимались подобными делами. Они действительно складывались и несли общие деньги в киоск фрау Хирт. Но я же нет! Каждое мороженое я должен был терпеливо вымаливать у моей матери или у моей сестры! И теперь меня обвиняли в том, что вместо того, чтобы в поте лица и с большими сложностями ехать на велосипеде на урок игры на пианино, я вроде бы шатался возле киоска фрау Хирт, облизывая мороженое! От такой огромной низости у меня даже не нашлось что сказать, и я стал плакать.