Кэти Макгэрри - Скажи, что будешь помнить

В свое время родители сочли меня не готовой в эмоциональном отношении к детскому саду. Не знаю, была ли я готова к начальной школе в пять лет, но теперь мне восемнадцать, и я в состоянии принимать собственные решения.

Лицо его наливается красной краской довольно необычного оттенка.

– Ты живешь под моей крышей. Я плачу за твое обучение. Оплачиваю твой образ жизни. И ты обязана делать то, что я говорю, до тех пор, пока не сможешь обеспечивать себя финансово. Может, тебе и восемнадцать, но твое поведение в последние месяцы показывает, что ты еще не достигла уровня зрелости, позволяющего справляться с проблемами реального мира, и упрямо ведешь себя как ребенок.

Раньше его слова резанули бы меня до костей, но теперь есть новая сила, и она заполняет пустой колодец надежды.

– В последние недели и месяцы я стремлюсь к жизненным целям, которые важны мне, но не вам. Всю мою жизнь вы с мамой подталкивали и склоняли меня к некоей деятельности и требовали от меня совершенства. Вы даже не подумали, что, может быть, именно повышенные требования и ожидания и стали причиной моих постоянных неудач.

– Не передергивай. Если мы хотим лучшего для тебя, это не означает, что мы плохие родители.

– Лучшего для меня? Раз за разом толкать меня то в одно, то в другое, а потом, когда что-то не ладилось, вытягивать оттуда, – это лучшее? Неудивительно, что я чувствовала себя постоянной неудачницей и не могла даже помыслить о том, чтобы сравниться с тобой и мамой.

– А чего ты ожидала? Что мы станем платить за что-то, в чем ты весьма посредственна?

– Да! Именно так вы и должны были поступить, если мне это нравилось. Смысл жизни – а уж тем более детства – не в том, чтобы быть лучшим. Вы должны были дать мне больше свободы, больше возможностей открыть мир и понять себя и не давить, не требовать сразу же успеха в каждом деле, за которое я бралась. Неужели ты не видишь, чему твоя программа научила Дрикса? Она показала, что ошибиться, оступиться – это нормально, потому что на ошибках учатся, что мир принимает исправившегося после падения и дает ему второй шанс. Если ты так веришь в программу, что готов рисковать его жизнью, то почему не даешь такой же второй шанс мне или Генри? Почему мы всегда должны становиться лучшими с первого раза?

Кровь отливает от лица, и отец, бледнея, старится на десятки лет прямо у меня на глазах, а мое сердце наполняет жалость.

– Позвони. Спасая одного, ты спасаешь многих, потому что тогда каждый осознает, что его собственная жизнь тоже что-то значит. И тогда жизнь обретает ценность.

Он медленно качает головой:

– Извини. Не могу.

– Позвони, или позвоню я.

– Тебя никто не примет всерьез, а твой рассказ сочтут плодом воображения не слишком умного подростка.

Сколько раз меня называли папиной дочкой, и я всегда принимала это как комплимент. Думала, люди имеют в виду сострадательность и сочувствие к нуждающимся. А может, они хотели сказать что-то другое?

Прямо сейчас я именно папина дочка, расчетливая и практичная.

– Я не буду звонить в полицию. Я позвоню в газеты и на телевидение и отправлю им файл, доказывающий невиновность Дрикса. Я также расскажу, что ты все время знал о его невиновности и ничего не предпринял. Думай побыстрее, потому что вся информация у меня есть, и я выполню обещание. Ты можешь отправить меня в комнату, можешь забрать ноутбук и телефон, можешь помешать спасти Дрикса сегодня, но обещаю, что разрушу твою карьеру, если ты не позвонишь сейчас в полицию.

Я прыгаю на землю и качусь. Второй выстрел, и пуля взрывает землю рядом со мной. Я уже на ногах и бегу в рощу. Третий выстрел. Кора разлетается кусочками, ствол щепками, а щеки шипами впиваются в лицо. Сильное жжение, кровь, но это лучше, чем дырка в голове.

– Вернись! – кричит Джереми. – Не прячься! Не трусь!

Но я бегу.

– Могу продолжить у тебя дома! С твоей сестрой!

Останавливаюсь. Воздух вылетает изо рта короткими, быстрыми выдохами. Надо как-то выбираться, потому что так просто сукин сын не уйдет. Пока не ранит или не убьет. Да и тогда это не прекратится. Он не остановится никогда.

Ощупываю карманы. Сотового нет. Какая глупость.

– Дрикс! – кричит в ночь Джереми, и ему отвечает злобное звериное рычание. Сердце сжимается. Тор.

Лай, снова рычание и крик. Джереми пытается отогнать собаку. Я срываюсь с места и снова бегу – туда, на звуки, на рык, к этому проказнику, не сделавшему в своей жизни ничего плохого.

Опять возня, глухое проклятие, выстрел и рвущий душу визг. Ломается под ногой ветка, другая хлещет по лицу, я прорываюсь через куст и вылетаю на опушку. Джереми стоит у края воды и целится в Тора. Красные пятна на белой шерсти, темные на черной, и мой песик жалобно скулит.

– Тор. – К горлу подкатывается комок, а щенок поворачивает голову в моем направлении. В его глазах мольба о помощи.

– Вернулся за собачонкой? – ворчливо спрашивает Джереми.

Да, вернулся, потому что вот такой я теперь – никого не бросаю в беде.

– Знаешь, а я собираюсь его добить.

Это я уже понял. Вытянув руки, медленно иду к Тору, моему верному и смелому щенку, который пытается и не может подняться.

– Ну так давай.

Джереми кивает.

– Шавка значит для тебя что-то, а?

Каждый вдох отдается болью. На душе тошно – я прекрасно понимаю, чем это все кончится. Джереми, этот больной ублюдок, хочет ударить побольнее и не гнушается использовать для этого щенка.

– Заканчивай. Убей меня и оставь в покое всех остальных.

– Обязательно. Сразу после того, как прикончу дворняжку.

Он поднимает руку, и я прыгаю, врезаюсь в него на уровне пояса и сбиваю с ног. Грохот выстрела так близко, что звенит в ушах. Джереми ворочается подо мной, пытается проползти к упавшему в грязь пистолету.

Теперь у меня есть шанс. Обхватываю его обеими руками, приподнимаю и тащу в сторону. Мы снова катимся по земле, и теперь уже он оказывается сверху. Оттолкнуть его я не успеваю, и он бьет меня в лицо и приподнимается, чтобы ударить еще раз, но я выбрасываю руку, хватаю его за запястье и провожу апперкот в нос.

Кровь. Джереми оглушен, и я, пользуясь моментом, провожу хук в голову. Он обмякает, и я добавляю хороший пинок. Джереми хрипит, а я бросаюсь за пистолетом.

Острая боль пронзает ногу. Я вскрикиваю и падаю. Смотрю на ногу и вижу что-то, торчащее из икры. Я весь в грязи, и она затягивает меня, как бетон. Мимо проходит, пошатываясь, Джереми. Нельзя, чтобы он добрался до пистолета. Если доберется, убьет меня, Тора и Холидей. Хватаю его за лодыжку и дергаю в сторону. Он падает, но успевает повернуться и пнуть меня другой ногой в голову. Искры сыплются из глаз, и хрип вырывается из горла, но звук получается тягучий и глухой. Может, меня уже стащили в воду, и я тону?