Виктория Ледерман - Первокурсница

А вдруг ошибаюсь я, а не Чувство? И человек – тот?

Мы вошли в дом в четвертом часу утра. Я вывалялась в снегу так, что промокла даже майка под свитером и водолазкой. На джинсы вообще было страшно смотреть. Саня сказал, что одежду можно высушить на печке, которую он сейчас затопит. Ага, сообразила я, значит, запланировал ночевку. Пока он ходил за поленьями в сени, я исследовала две крохотные комнатки, одна меньше другой. В одной каморке стояли две узкие кровати, а в другой – одна широкая. И хоть застелены бельем они не были, я поняла, что ночевать, очевидно, придется во второй комнате, с широкой кроватью. Нет, какой жук, восхитилась я. Смог войти, когда я не хотела его пускать, вытащить из дома против моего желания, увезти за тридевять земель, да еще более или менее расположить к себе.

Саня умело затопил печку, открыл железную дверцу так, что стал виден огонь, принес старую здоровую дубленку, какую раньше носил в Омске мой отец, и разложил ее перед огнем мехом наружу.

– Будем сидеть и представлять, что это шкура убитого медведя, – сказал он. Потом поглядел на меня:

– Идем найдем что-нибудь сухое.

Сухое было очень кстати, потому что меня начала одолевать дрожь. Мы прошли в маленькую комнатку с широкой кроватью. За занавеской в углу имелось что-то наподобие комода, где Саня и принялся рыться.

– Тут есть женские вещи? – поинтересовалась я.

– Есть, но мало, – отозвался Саня, вытаскивая мужские рубашки, свитера, брюки, – лучше выбери что-нибудь из этого. Все чистое. Грязное мы домой увозим, в стирку.

Я с сомнением глядела на растущую кучу.

– Я в этом утону.

– Женские вещи очень маленькие. Ты намного выше.

– А кто эта миниатюрная женщина? – с вызовом спросила я. Пусть думает, что ревную.

– Жена… – неясно пробормотал Саня, вновь копаясь за занавеской. Так, мы, оказывается, женаты. Ну и хорошо, меньше проблем.

– Ты женат? – с деланым разочарованием протянула я.

– Жена брата. Я не женат, – с улыбкой повернулся он ко мне. – Был бы женат, не привез бы тебя сюда.

– Да ладно врать, – махнула я рукой, – не привез бы. Все вы… возите.

– Нет, – усмехнулся он. – Не все.

Я выбрала длинную футболку, которая доходила мне до колен, а на бедра повязала узорчатую белую шаль. Когда мой туалет был завершен, я вернулась к печке и опустилась на «шкуру медведя», сразу закутав ею голые ноги. В избушке было довольно холодно, и мои обнаженные части тела сразу покрылись мурашками. Саня, уже переодетый в сухие джинсы и майку, разложил наши «лыжные костюмы» на деревянной лавке возле самой печки и пообещал, что не пройдет и года, как мы сможем во все это снова облачиться. Я отметила, что переодеваться он ходил во вторую маленькую комнату, при мне этого делать не стал. Так же как и не стал набрасываться на меня в комнатке с широкой кроватью, хотя удобных моментов была уйма. Я-то считала, что он воспользуется ситуацией.

Далее последовал самовар, не электрический, а самый натуральный, на дровах. Мы засовывали щепочки и угольки из печки внутрь самовара, в специальную колбу, а потом по очереди, щека к щеке, дули на них снизу, в прорези, чтобы поддержать слабенький, едва зарождающийся огонек. Мне этот процесс так понравился, что я срочно захотела иметь такой же агрегат у себя дома. На меня вдруг напал дикий жор, и я смела большую часть захваченных Саней продуктов: груш, бананов и брынзы с черным хлебом.

Вскоре не на шутку распыхтелся самовар, и Саня принялся цедить тоненькую струйку из краника в маленький заварной чайник, даже не пытаясь остановить кипение. Сказал, что скоро само прогорит.

Чай пах дымком, и я испытывала невероятное блаженство, осторожно прихлебывая из горячей железной кружки ароматную жидкость. Просто удивительно, каким невероятно вкусным может быть обыкновенный чай! Или это только в альянсе с жаркими языками пламени, с ровным гудением печки и с грубоватой для босых ног «шкурой медведя»? Этакая деревенская идиллия? А после того как Саня капнул в обе кружки какого-то старого рижского бальзама, взял в руки пыльную гитару да потрясающе просто спел трогательную песню – ну, тут меня совсем развезло от впечатлений.

Никогда еще меня не соблазняли так тщательно и красиво. Песен мне не пели, это уж точно. Кирилл петь не умел, а другим это и в голову не приходило. Оказывается, как приятно, когда поют для одной тебя! И даже тянет думать, что это просто так, от души, что никакая корысть за этим не прячется… Невероятно, какая чепуха лезет в голову, когда вот так раскиселишься и размякнешь! Я же знаю, что так не бывает и за все надо платить. Чего мечтать, это же просто ухаживания очередного прохвоста, который преследует исключительно свои цели. Хотя, если говорить правду, ухаживания приятные. Ничего не попишешь, придется уступить.

Дождавшись удобного момента, когда Саня встал, чтобы отставить гитару в сторонку, я сдернула с себя футболку, сбросила платок и осталась сидеть на «шкуре» в красивом кружевном комплекте. И порадовалась, что сегодня утром надела именно его, а не старый бюстгальтер с пришитой бретелькой. Как знала! Затаив дыхание, я ждала мгновения, когда Саня меня увидит.

Саня повернулся ко мне и замер. По его ошарашенному виду я поняла, что он такого от меня не ожидал. Он стоял на том самом месте, где его настиг мой эротический образ, и в глазах его металась растерянность и даже легкая досада, как будто я все испортила. Не исключено, что все это дорисовало мое бурное воображение, а на самом деле парень впал в ступор от неожиданно обрушившегося на него счастья. Пауза затягивалась, и я уже забеспокоилась, как бы мне не пришлось самой выкручиваться из неудобного положения. Но тут наконец Саня отмер и вновь обрел способность двигаться. Он подошел, опустился передо мной на шубу, какое-то время пристально глядел мне в глаза, будто хотел найти в них какой-то ответ. У меня закружилась голова от мысли, что сейчас меня коснется эта шершавая небритая щека и я дотронусь до растрепанных густых волос, узнаю, какие они на ощупь. Я закрыла глаза.

И вдруг, к своему великому изумлению, я почувствовала на плечах мягкую шаль, в которую Саня меня закутал. После чего крепко прижал к себе одной рукой и снова застыл, глядя в огонь. Я была так поражена, что даже не почувствовала всей глубины нанесенного мне оскорбления. И только поэтому не бросилась бежать прямо так, босиком и в шали, по сугробам к электричке. Просто сидела, прижатая к его теплому боку, и молчала. Я и не знала, что можно так растеряться, до исчезновения в голове самой последней мыслишки, и быть не в состоянии даже начать о чем-либо думать. Молчание было тяжелым и долгим.

– Что происходит? – вымолвила я наконец. – Разве не для этого ты меня сюда привез?