Виктория Ледерман - Первокурсница

– Какая ты еще глупая, Алька, – помолчав, сказал он. – Кто же тебя так разочаровал?

– А ты хочешь сказать, что у тебя и в мыслях ничего не было? – усмехнулась я. – И мы приехали просто посидеть у огня?

– Трудно жить, когда никому не веришь, правда?

Он рывком поднялся и вышел из комнаты. Я поняла, что мне дали время одеться. Я сбросила с плеч шаль и задумчиво принялась натягивать футболку. Что-то у меня в последнее время крушение идеалов и стереотипов. Сплошные исключения из правил. Яркие и красочные примеры чуткости, добродетельности и бескорыстия. А вдруг, чтобы совсем разбить мои жизненные устои, хоть один из мужиков окажется еще и верным?!

Саня вернулся и, покрутив краник на самоваре, нацедил еще чаю. Несмотря на позднюю ночь или, вернее, на раннее утро, сна не было ни в одном глазу. Комната прогрелась настолько, что возле огня уже становилось жарко. Саня убрал «шкуру» подальше от печки, затем открыл верхнюю заслонку, чтобы лишний жар уходил в трубу. Убедившись, что постель на сегодняшнюю ночь не запланирована, я успокоилась и расслабилась. И как-то так, слово за слово, от всяких глупостей, вроде историй о знакомых, друзьях, учебе, мы перебрались к более серьезной беседе. То ли обстановка располагала к взаимному доверию, то ли подошла пора выплеснуть все это на кого-нибудь, все равно на кого, лишь бы слушали… То ли Саня просто попал в десятку, спросив, что это за человек, из-за которого я так убивалась возле роддома… Не могу объяснить, почему я рассказала ему про Кирилла. Рассказала все как есть. Так, как об этом еще не слышал никто, – изнутри.

Внешняя сторона, о которой знали мама, отец, Кирилл да еще Янка, была, конечно, неприятной, но не настолько, чтобы всерьез беспокоиться о последствиях. Ну, подумаешь, сочинила себе девчонка любовь! Да они все влюбляются в этом возрасте, это нормально. Только вот объект не тот выбрала, что тоже не редкость. Девчонка выросла и выкинула из головы глупости. Все довольны, хеппи-энд, танцы и веселье! Наверно, даже Кирилл (не говоря уж об остальных) не догадывался, что это была катастрофа для меня и что я до сих пор так и не смогла не то что построить новый мир, а даже выбраться из-под старых развалин. В двенадцать лет меня вынудили расплачиваться за чужие грехи, за глупые ошибки молодости. За то, что много лет назад кто-то не захотел подумать и сделать правильный шаг. И за то, что каждый участник истории тянул одеяло на себя. Обо мне не подумал никто, ни один из них не захотел посмотреть дальше своего носа и поступить так, как будет лучше для меня. Выбрать один вариант, самый гуманный и безболезненный. Например, сразу на моем пятом дне рождения сообщить, что я очень счастливая девочка и у меня не один папа, как у других детей, а целых два. А если решено было скрывать правду, не нужно было тогда моим родителям возвращаться в Самару, могли бы выбрать другой город для жительства. Чтобы не получить потом истеричного подростка с искалеченной психикой.

Ровно гудел огонь в печи, краснел медным боком пузатый самовар на лавке, скрипучий механизм старых настенных часов мерно отсчитывал минуты. Но все, что сейчас имело значение, – лишь внимательные глаза сидящего рядом человека. Все напускное и фальшивое слетело и осыпалось, как шелуха. И теперь возле меня был друг. Чуткий и понимающий. И я делилась с ним своей болью.

На мгновение я выпала из реальности, и мне показалось, что меня слушает сам Кирилл. От него исходит тепло и покой. И именно его рука, обнявшая меня, – моя единственная надежда на спасение…

Это ощущение преследовало меня и в машине, на обратном пути, и я не могла оторвать взгляда от большой крепкой руки, уверенно покоящейся на рычаге переключения скорости. А когда она сжимала набалдашник рычага и сдвигала его в сторону, мое сердце камнем ухало в живот и ноги покрывались мелкими мурашками.

К девяти утра я добралась до своей постели и свернулась калачиком под одеялом, обняв мирно дремлющую Лаки. Перед закрытыми глазами вновь заискрились языки пламени в каменной печи, заструился белый дымок из урчащего самовара и темный мужской силуэт опустился возле меня на жесткий мех… Но я не успела понять, кто этот человек. Я уснула.

Следующий экзамен пролетел на одном дыхании. Русский язык у меня никогда не вызывал затруднений, да я еще умудрилась вытянуть самый простой билет.

Остался последний экзамен по введению в языкознание, который нужно было сдать двадцать третьего января. А на двадцать пятое был назначен заезд в санаторий. Приближались самые важные десять дней в моей жизни. Близился мой звездный час. Я серьезно углубилась в изучение основ языкознания, старательно разбираясь в группах и семьях различных языков планеты, как живых, так и давно ушедших. Это был адский труд. Я отключила оба телефона, не реагировала на звонки в дверь, на кухню выползала, когда в ушах уже звенело от голода и перенапряжения. Двадцать третьего января я, собрав волю в кулак, выдала профессору Губареву такой блестящий ответ, что он с чувством глубокого удовлетворения закрыл глаза на два пропущенных мною семинара без уважительной причины и выставил мне «отлично».

Словно на крыльях влетела я в студенческий буфет и вдохновенно начала поедать заварные пирожные, запивая их горячим чаем. Какое же это счастье – после тяжкого труда вновь ощутить себя свободной! Просто гора с плеч! Первая сессия – и такой успех! Все пятерки. И на зачетку приятно посмотреть, и стипендия будет самая высокая. Ну и, конечно, самоуважение зашкаливает. Ай да я! Могу, когда захочу.

И вдруг, как заслуженный подарок судьбы, на пороге буфета возник Геныч. Даже, можно сказать, двойной подарок судьбы, потому что он вновь был один. Он взял стакан сока и подошел к моему столику. Не заметить меня было просто невозможно – я бешено махала ему рукой и подпрыгивала от нетерпения.

– Как успехи? – поинтересовался он.

– Все пятерки! – счастливо похвасталась я. – Только что языкознание сдала. А ты как?

– У нас сегодня русский. Я сдал, на пять. А по английскому четыре.

– Четыре? Из-за Мамонтовой, что ли?

– Ну да. Привязалась к произношению.

– Ясно. А у Ольги как дела?

Ольгой я поинтересовалась вовсе не из вежливости, а с дальним прицелом. Должна же я была знать, какую стратегию разрабатывать на следующие десять дней.

– Ей продлили сессию, по болезни. Двадцать седьмого английский сдает. А сейчас на математике сидит.

Значит, раньше двадцать восьмого ее появление в санатории не ожидается, скумекала я и обрадовалась. У меня целых три дня в запасе. Три дня – это вам не час и не половина новогодней ночи. Три дня – это уже серьезно. Тут есть где развернуться.

– Может, мы куда-нибудь сходим? – закинула я удочку.