Людмила Матвеева - Бабка Поля Московская

И только затем спокойно открывать мелкие дверцы кабины.

Все жильцы дома наловчились входить в пустой лифт, вплотную притираясь на особо опасной верхней ступеньке животами к двери шахты.

Если же те, кто ждал внизу, видели сквозь сетку, что лифт идет на спуск, но он не пустой, а занят, то даже и не пытались взойти на ступени.

Нюрка, повесив на руку у локтя свою клеенчатую продуктовую сумку с тяжелыми бутылками (мать Девочки величала такие грязные баулы «торбами»), нажала снизу на уже горевшую красным кнопку вызова.

Всегда бормоча себе что-то злобное под нос, когда думала, что одна – понять из ее монолога обычно можно было только два «шипучих» слова: «сволочи» и «проститутки» – она как-то не заметила, что лифт идет вниз не пустым.

Нюра живенько взгромоздилась на верхнюю ступеньку, заранее вжимая в себя толстое пузо.

Лифт приехал, но в нем находился молодой человек, который куда-то, видимо, очень спешил.

Выходя, он «стремительным домкратом» распахнул чугунную дверцу и шарахнул ею по всей Нюре с ее бутылками, чуть не размазав по стенке.

Нюрка молча снопом свалилась со всех трех ступенек.

Молодой человек проскочил было мимо, но Нюра помешала ему под ногами.

Поэтому, пробежав шага два по мягкому, он все-таки притормозил, вернулся и попытался поднять упавшую тушу.

Но тут Нюра, частично придя в себя от того, что ей наступили на живот, постаралась самостоятельно проползти на четвереньках в распахнутую кабину.

Парень застыл сзади нее «на подстраховке».

Нюра обернулась, стоя при этом на локтях и коленках, через плечо, а, вернее, через зад, увидела, что тот еще не убежал, и немедленно начала обкладывать наглого юношу отборным матом.

А зря.

Потому что он вдруг схватил ее сзади за загривок, приподнял и дал ей в сердцах здорового «пенделя», одним махом запихнув ее внутрь лифта.

И захлопнул за ней тяжкую дверь.

Нюра приложилась челюстью к железному мутному зеркалу на задней стенке кабины, увидала вдруг в нем себя-любимую и на время потеряла дар речи.

А сумку свою ни на секунду из рук не выпускала. Из «ридикюля» этого текло, он так и висел у локтя, мешая дотянуться до верхней кнопки.

Через какое-то время упорная Нюра все же ухитрилась нажать занятой рукой на нужную цифру 6.

Из баула при этом вылились остатки портвешка и затекли ей подмышку.

Но лифт пополз вверх, и Нюра, продолжая громко стонать и материться на весь дом, вышла, наконец, на своем этаже.

С трудом достала из-под осколков ключи со дна саквояжа, с трудом провернула железную болванку второго замка, попыталась открыть дверь – и…

Цепь на входе издевательски лязгнула изнутри.

Нюра стала нажимать на кнопки всех соседских звонков. Ответом ей была гробовая тишина внутри квартиры.

Тогда она заколотила в дверь ногами и громко заорала, как в лесу: «Эй, эй, ау-у-!!»

В коридоре появилась Нина Ивановна.

Глядя сквозь щель на Нюру, вежливо, но строго спросила: «Вам кого?»

– Тут Нюра завыла в голос: «Откройте, с-у-у-уки-и-и!!»

Нина Ивановна спокойно ответила: «Сука у нас в квартире только одна, закрывает на цепь всегда ровно в девять, вот пусть она тебе и откроет!», – развернулась и пошла.

– «Нина, Нина, прошу, открой! Мне в уборную надо!»

Нина Ивановна вернулась, откинула цепочку с двери и сказала:

– «Учти, я тебе открыла только потому, чтобы ты здесь под дверью не нагадила.» – Но Нюра уже не слушала, а рванула в туалет.

Наутро Анна Васильевна вышла на кухню с подвязанной платком челюстью, и с каким-то даже восторгом показывала Девочкиной бабушке, заголяя халат на своей заднице, огроменный черный синяк, в виде четкой подошвы размера так 46-го, даже вроде «с подковкой и гвОздиками»!

Дверь на цепочку она стала закрывать ровно в 23.00, «как по закону»!

Вот как вот можно, мущина, с собачками своими в набитой электричке, да без намордника? Что значит, всегда без намордника, я же не про вас лично! Не укусит, говорите? Ну, не знаю. А что теперь спрашивать, вы ведь сели уже…

Животных не люблю. Не обижаю, это нет, но – не люблю. Почему? Да как вам сказать… Вышла со мной, давно уж тому, одна история… Вы, сов. случайно, не из Москвы ли будете? А я вот из ней, из матушки, да из тех самых времен, то есть из «Епохи сокрушительного дефициту». Небось, и не слыхивали об таком? Нет? Молодой ишшо. Тогда вот послушайте бабу Настю, меня, то ись.

Жили мы с соседями, всегда дружно, в самом Центре, возле почти что ГУМа.

Я пенсию свою внучатам всю отдавала, а сама, грешным делом, подрабатывала.

На дефиците. Не подумайте, что спекулировала. Ни в коем разе. Просто вставала я рано, как чума болотная. И шла к открытию ГУМа нашего очередь занимать, за чем ни попадя.

Вот стою в первых рядах передовой советской стародежи за французскими длинными замшевыми сапогами… Очень красивые сапожки, сами коричные, а внутри – мехА натуральные белые.

Дорогущие, заразы – 78 рубликов, отдай – не греши! Грузинец бы за 100 купил, это точно. Они понимали!

Сказываюсь окружающим, что для внуков встала, секундочку, дама, вот должны подойти они!

А сама-то осматриваю, обернувшись, кто очередь свою продвинуть хотит.

Вдруг гляжу – Людочка! Была у меня соседка молодая, Людочка, учительницей в школе работала. Стоит позади меня человек за сто, и стоять ей с того места, где она очередь заняла, уже часа три-четыре осталОся. Я попросилась у задней женьшины отойти – подхожу, однако, к соседке. Говорю, что продам ей очередь, по тарифу, за червонец.

Пока ее 37-й размер не закончился. Ну и сговорилися.

«Спасибо-спасибо! Деньги дома мне отдашь! Вечером! Что сей момент-то мошной тута трясти?»

Ну, ладно, жду ее вечером. А она домой-то все не возвращается. Ну, думаю, загуляла девка наша на радостях, сапожки новые обмывает. Собираюся уж спать ложиться. Как вдруг – ключ в дверях поворачивается, Людочка входит в квартеру.

Ба-а-тюшки – светы, рыдает в голос! Однако, в сапоги новые обута, ладненькая такая, юбчонка чуть гузку прикрывает, ножки как у куколки.

Идет прям на кухню, водички попила из чайника своего остылого, рыдать потише стала. Протягивает мне десятку – «красненькую».

Сама тычет рукой на сапоги, вниз, а я-то, дура старая, и не заметила сразу: как есть вся ступня ее с пальцами скрозь дыру огроменную почти проскакивает на левой ее ножке!

А что было-то?

Говорит, сапожки новенькие как купила, так сразу в ГУМе и наобула, а старенькие свои растрепайки заложила в коробку от новых, да в помойку выбросила.

И потом поехала к тете с дядей в гости, денежек подзанять, мне десяточку выплатить за труды. Чаю у них только попила, стала домой собираться.

Ножку сует в правый сапог, застегивает молнею-то, лепота, как красиво, даже братишка – малец двоюродный похвалил, клёво – сказал!