Людмила Матвеева - Мы в пятом классе

На вокзале всегда много народу, а мне-то что? Вот у меня билет в самый удобный спальный вагон. И поезда ждать не надо — он уже стоит у перрона, подходи и садись, никаких забот. Все заботы дома остаются, а я уезжаю. Прощайте, заботы.

Я люблю этот поезд Москва — Ленинград. И название у него такое красивое — «Красная стрела». Только вслушайтесь в само сочетание этих слов — красная стрела. Прекрасно, правда?

Великан поднял свой великанский огромный лук, натянул толстую тетиву с такой великой силой, с какой может только великан. А потом — раз! — резко отпустил. Густо, басовито зазвенела тетива, задрожала. И вылетела, понеслась вперёд ярко-красная стрела. Мчится, свистит, пронзает тёмную ночь, а великан хохочет гулко. Только мы его не слышим, мы сидим себе в своём купе, я и моя попутчица. Она, конечно, ничего не знает про великана. Зачем я ей буду рассказывать? Мало ли какая фантазия взбредёт в голову, всего не расскажешь. У неё, у попутчицы, может быть, свои выдумки, она мне их не скажет. У неё — свои, а у меня — свои. Мы вообще чужие люди, только дорога свела нас на одну эту ночь. Вечером мы в Москве, а утром будет Ленинград. Совсем другой город, похожий на стихи…

А в купе до чего славно — светло, жёлтая шторка колышется на окне. А на стенах большие зеркала, зеркало отражается в зеркале, и купе кажется просторным. Да оно и так не тесное, наше купе, тёплая квадратная комнатка. Всего нас здесь двое, а не четверо, как в других вагонах. Такой уж особенный это вагон поезда «Красная стрела».

Крепкий чай в прозрачном стакане. Проводница светлоглазая, бледная, вежливая — настоящая ленинградка.

Моя соседка отдувается, ставит чемоданчик под полку, вешает плащ на вешалку.

— Ох и тяжёлый город Москва. У себя я директор, ателье знамя получило, человеком себя чувствую. А здесь тебя в главке толкут, в магазинах из тебя душу вынимают, а мне браслет нужен позарез. Вы домой или из дома?

— Из дома, — с удовольствием отвечаю я. — Наконец то удалось вырваться в Ленинград.

— Сочувствую. В гостях, говорят, хорошо, а дома лучше.

Она сняла тёплую кофту, в купе запахло французскими духами.

— Всё-таки мне везёт. С женщиной в купе попала. Не уютно ехать с этими мужчинами, ещё и курят.

У неё толстые добрые щёки, высокая причёска клумбой и шарфик с иностранными городами.

Поезд медленно, вежливо трогается. «Стрела» не сразу набирает скорость, да и не похож поезд на стрелу, это его за скорость так назвали и за то, что без остановок едет.

Белоснежные постели, мохнатые зелёные одеяла. И если вдруг ночью станет прохладно, можно взять запасное одеяло, вон они лежат наверху, на антресолях над дверью. Только, скорее всего, не понадобится второе одеяло, в куне тепло.

— Хотите яблоко? — спрашивает попутчица.

Я отказалась и тут же пожалела об этом. Яркое яблоко, она так вкусно хрустит своим яблоком, стараюсь не смотреть.

— Вот и поехали, — говорит соседка, — буду укладываться, ноги гудят после вашей Москвы — и туда надо, и сюда надо, а расстояния — убийственные. Тяжёлый город. Как вы в нём живёте? И всё бегом, бегом.

В коридоре за дверью громкий бас спрашивает:

— В преферанс есть желающие?

Вот не спится человеку. А нам-то что? Мы в своём купе, к нам никто не заглянет, нас никто не потревожит. Есть покой в закрытом маленьком пространстве, надёжность.

— В преферанс есть желающие? — Это он уже у соседнего купе, но и там, видимо, нет желающих в преферанс, а есть желающие спать до самого Ленинграда — никто ему не отвечает.

Соседка спрашивает:

— Как думаете, запасное одеяло брать?

Я не успела ответить. Машинально посмотрела вверх, на одеяла, и чуть не упала от неожиданности. Из-за одеял, лежащих стопкой, сверху на меня смотрел круглый глаз. Он смотрел испуганно и внимательно, не моргая. Потом глаз увидел, что я его заметила, и сразу скрылся. Но я знала, что мне не показалось. Я совершенно ясно видела его, секунду назад он глядел на меня сверху. Да, я иногда для собственного удовольствия придумываю разные сказки, истории, но галлюцинаций у меня не бывает. Я видела этот глаз, а глаз видел меня и видел, что я его вижу. Кто-то прячется наверху, и, значит, тот, чей это глаз, понимает, что теперь он обнаружен. Понимает, что я могу поднять шум. Почему он прячется, этот человек? Жулик? Разбойник? И мы здесь, две женщины. Срочно позвать проводника, милицию. А бывает в поезде милиция?

— Нет, — говорит соседка, — будет жарко под двумя одеялами. Я и дома жарко не укрываюсь.

С её полки не видно того, что видно с моей. Я сейчас выйду в коридор, позову проводницу, соседей из других купе. Им хорошо там спать, а здесь на антресолях кто-то прячется, и у меня от страха трясутся руки.

А вдруг всё-таки показалось? Глупость какая. Переутомляюсь часто, вот в чём беда.

Соседка берёт полотенце и уходит умываться.

Я остаюсь в купе одна. Одна? А может быть, не одна, а с преступником, который прячется там, наверху? Я этого не знаю. А руки трясутся, и в коленях противная прохладная слабость. Что же всё-таки делать? Полезть наверх? А вдруг зарежет? Преступники всякие бывают, я иногда смотрю передачу «Человек и закон», таких типов показывают — лучше с ними в жизни не встречаться.

— Слезай сейчас же! — говорю я в потолок. — Сию минуту, слышишь? Или хуже будет! Людей позову!

А вдруг там нет никого и я разоряюсь одна в пустом купе? А вдруг всё-таки сидит и слышит?

— Считаю до трёх! — на всякий случай продолжаю я. — Раз! Два!

Соседка возвращается.

— Что это вы пересчитываете? — удивлённо спрашивает она.

— Два с половиной! — выкрикиваю я с разгона. Смотрю вверх. Соседка смотрит, куда это я смотрю, и тоже начинает смотреть вверх. Мы видим только стопочку зелёных пушистых одеял.

Она, конечно, думает, что я странная. Но что я могу ей объяснить? Сообщить, что наверху кто-то прячется? Она перепугается, начнёт кричать, все сбегутся. А вдруг там никого нет и мне почудилось? Да и как попадёт в поезд чужой человек, когда проводник у входа проверяет у всех билеты? А вдруг проник под видом провожающего?

— Мысли разные, — бормочу я, — не обращайте внимания.

— Бывает, — вздыхает она и начинает взбивать подушку.

А я украдкой смотрю вверх. Сначала там только одеяла. Но я смотрю долго, минуты три. И тогда появляется круглый глаз, блестящий и даже не очень испуганный. Потом появляется чёлка светлая, небольшой нос, щека — всё лицо. Лицо девочки лет одиннадцати. Палец прижат к губам, и теперь уже оба глаза смотрят на меня не то сердито, не то упрямо. Молчи, пожалуйста. Неужели тебе, взрослой тёте, не стыдно орать?

Вот так преступник! Бандит и жулик! Я молчу. Я раздумываю — что предпринять? Но в эту минуту соседка поднимает голову.