Людмила Матвеева - Мы в пятом классе

— Ой! Там кто-то есть!

Она тычет пальцем вверх, рука дрожит. Другой рукой она держится за сердце.

— Вы видели? Нет, вы видели? Что творится! В «Стреле» и то покоя нет! Ну-ка слезай, кому я сказала?

Она не так сильно перепугалась, она увидела девчонку, а не глаз неизвестного преступника.

Наверху тихо. Потом раздаётся сопение, свешиваются ноги в кедах и в чёрных брюках, потом появляется худенькая спина в свитере, светлый затылок.

Стоит перед нами девочка и смотрит в пол, в малиновый коврик.

А поезд «Красная стрела» мчится по прямой к Ленинграду. И во всех купе уже спят, очень тихо в вагоне, только колёса стучат и стучат. Я так люблю стук колёс, но сейчас мне не до него.

— Долго будем в молчанку играть? — Как только попутчица перестала бояться, она сразу же стала сердиться. С людьми это часто бывает. — Кто ты такая? Отвечай немедленно! Как ты сюда попала? Отвечай немедленно.

А девочка молчит. Она молчит и вертит носком кеда по коврику, как будто выход для неё в том, чтобы провертеть дырку в коврике. Продолговатое светлокожее лицо, острый подбородок, румяные щёки. Обычная девочка. Но нет, не очень-то обычная. Одна, без взрослых, без места, без билета она садится в ночной поезд, забирается наверх, прячется. За этим скрывается что-то такое, чего сразу не поймёшь. А может быть, и вообще не поймёшь. Но надо попытаться.

Оттого, что попутчица наседает на неё, а я не наседаю, девочка незаметным шажком подвигается ко мне поближе. А я-то не пристаю не потому, что я такая хорошая и тактичная. Просто не придумала, о чём её спрашивать. Кто такая? И так видно, что девочка одиннадцати лет, ну, может быть, двенадцати. Как попала сюда? Ясно как — пробралась, когда пассажиры со своими билетами входили в вагон, сделала вид, что кого-то провожает. А потом спряталась наверху. К чему задавать пустые вопросы? А непустые в голову не приходят, их так вот сразу не задашь.

Она стоит здесь, в своих синих кедах и с не совсем ровной, низко отросшей чёлочкой, в этом роскошном вагоне. Она в полной нашей власти. Мы — взрослые люди. Куда хотим, туда едем. И места занимаем свои по праву, и вопросы задаём по праву. А решим — милицию вызовем. Нажмём вот эту блестящую кнопку у двери — сразу придёт вежливая проводница, а уж она в два счёта позовёт милиционера. Проводники ненавидят безбилетников. Наверняка на длинный поезд «Красная стрела» есть хоть один милиционер, чтобы был строгий порядок.

— Садись, — говорю я и подвигаюсь на своём пушистом одеяле.

Она садится на самый край полки, её ноги аккуратненько стоят на коврике.

Я чувствую — если бы она могла сейчас убежать, она бы убежала. Но куда побежишь? Поезд несётся, купе закрыто, да и вагон заперт. И она сидит смирно, сложила ладошки лодочкой и сунула эту лодочку в коленки. Сгорбила спину, как будто старается меньше места занимать. Или хочет нам показать, какая она тихая, скромненькая.

— Знаете что? — вдруг говорит она таким тоном, как будто ничего особенного не происходит. — Мне очень нужно в Ленинград. Ну просто вот так надо. — Она проводит ладошкой по горлу. Вы ложитесь и спите себе. А я буду тихо сидеть и мешать вам не буду. А? Или опять наверх залезу, там очень хорошо, наверху. А?

Последняя попытка не пустить чужих в свой мир, в свои дела. Кто она такая? Может быть, просто от нечего делать ищет приключений? Приспичило ей, видите ли, в Ленинград, несёт её из своего дома в чужой город. Валяет дурака — и больше ничего. А вдруг у неё беда? Трагедия? Разве их не бывает в жизни? В её возрасте люди чутки и ранимы, я это знаю: такая уж у меня работа — знать этот возраст.

— Ишь какая умная! Спите! Да я и не засну теперь! Такие вещи вытворяет! Нет, это подумать страшно — одна, в ночь, в чужое купе! В чужой город! Ну и детки нынешние! А родители, может, и не знают, с ума сходят!

И тут девочка закрывает лицо ладонями и начинает плакать. Трясутся плечи, худенькие плечики. Сквозь пальцы текут слёзы, крупные, прозрачные, частые.

— Ни папы, ни мамы… Альпинистская катастрофа… Обвал в горах… Лавина… Пропасть…

И плачет, плачет.

Вот она какая, эта девочка. У неё беда, хуже не бывает. А она не скисла, приняла решение, пустилась в дорогу. У неё характер, у этой девочки. Её можно уважать, такую девочку.

Сердце сжимается от жалости.

Попутчица распускает щёки, губы, всхлипывает.

— Господи, а мы-то её жучим. А она-то. Это же надо малышка совсем.

Только что сердилась, теперь готова к груди прижать. С людьми часто и такое бывает.

— Ну не плачь, не плачь, деточка. Всякому горю есть предел. На́ вот яблоко. Ко мне поедем, у меня дочка есть, как ты. Подружитесь.

Попутчица сморкается, утирает слёзы.

Девочка перестаёт плакать, но прижимает ладони к глазам и трясёт головой.

— Нет, я к вам не поеду. У нас в Ленинграде друзья, почти родные. Я к ним пойду. Мне бы только доехать.

Почему-то я вдруг почувствовала, что девчонка врёт. На этом самом месте несколько маленьких сомнений сложились в одну твёрдую уверенность: всё неправда.

Почему друзья, почти родные, не поехали за ней? Не прислали, наконец, денег на дорогу? Разве бывают такие друзья, которые предоставляют человека самому себе в тяжёлые дни? Враньё. Не только логика подсказывает мне это, логика может ошибаться. Интуиция. Она часто помогает людям отличить правду от неправды. Что-то здесь не то. Катастрофа в горах вдруг представляется выдумкой. Почему? В ту минуту мне самой стало не по себе: разве можно не верить человеку, когда он произносит такие трагические слова, да ещё сотрясается от рыданий. И разве способна девочка одиннадцати лет, обычная, худенькая, со светлой чёлочкой, выдумать такую чудовищную ложь? И эти слёзы, слёзы…

Я смотрю на неё. Мне так важно понять её, эту девочку. Так важно, что словами не передать. И кажется, посмотри подольше, повнимательнее, вглядись поглубже — и всё разгадаешь. Я всматриваюсь и вижу вдруг, как она сквозь пальцы, мокрые от слёз, смотрит на меня внимательно и цепко.

Мне надо понять её, а ей — меня.

Таня сидит в кухне и смотрит в окно.

Вот вышла во двор Света в голубом сарафане, потому что сегодня стало совсем тепло. Лена подбежала сразу и стала разглядывать сарафан. Света охотно даёт себя рассмотреть в новом сарафане — поворачивается то спиной, то боком. А на скамейке Димка, он пускает круглым зеркальцем зайчика прямо Свете в лицо. Яркий горячий зайчик прыгает по Светиным глазам, а она не отворачивается, и Димка крутит своё зеркало без всякого толка.

Таня смотрит и думает, что в Лену Димка зайчиков не пускает, и никому не придёт в голову пускать зайчиков в Лену. Лена Светина подруга, и больше никто. А Света — это Света. Мальчишки могут расшибиться, а Света не обращает на них ровно никакого внимания.