Наринэ Абгарян - С неба упали три яблока. Люди, которые всегда со мной. Зулали (сборник)

– Нани, ай нани!

– Чего тебе? Не путайся под ногами, сейчас Вера с Татой вернутся, надо им стол накрыть.

– А можно я позвоню уста Capo?

– Хочешь поблагодарить его?

– Ага.

– Ну пошли. – Нани вытерла краем фартука руки, направилась в гостиную. Нацепила очки, долго шуршала страницами телефонной книги, наконец нашла нужный номер.

– Ты мне говори цифры, я сама наберу, – попросила я.

– Ладно. Набирай. Два…

Я нашла цифру два, вставила в круглую дырочку палец, крутанула диск. Нани следила, чтобы я не ошиблась в наборе цифр.

– Набрала два? Молодец. Теперь набирай дальше. Один. Девять. Семь. Один.

– Все?

– Все. Есть гудок?

Я кивнула – трубка в ухе звучала длинными мерными гудками.

– Але? – отозвался дед Capo глухим, незнакомым голосом. – Слушаю вас!

– Уста Capo, это ты? – удивилась я.

– Нет, это черная собака, – рассмеялся уста Capo. – Конечно, это я, кто же еще может в моем доме подходить к телефону?!

– У тебя голос другой.

– Это потому, что я через провода с тобой разговариваю.

– Уста Capo, спасибо большое за часы. Они мне очень понравились!

– Да? Очень рад. Носи на здоровье.

Я помолчала.

– Не знаю, что тебе еще сказать, уста Capo.

Трубка отозвалась довольным уханьем.

– От радости потеряла дар речи?

– Ага, – расплылась в улыбке я.

– Ну беги, егоза. До свидания тебе.

– До свидания!

На кухне пахло бараниной и рисом. Нани накрывала стол – зелень, сыр, соленая капуста, камац мацун, хлеб.

Я встала у окна, выставив перед собой руку – чтобы легче было любоваться часами.

– Что-то мама с Татой долго не идут!

– Это потому, что сегодня у них педсовет, – отозвалась нани. – Скоро уже будут.

В другое время я бы поинтересовалась, что такое педсовет, но сейчас не стала. Мне, главное, дождаться возвращения взрослых, чтобы похвастаться часами. Это надо же, как мне сегодня повезло! И в гости сходила, и сладкого поела, и подарок такой получила!

Время тянется медленно. Даже медленнее, чем в жизни. Переминаюсь с ноги на ногу, выглядываю своих – идут? Не идут. Ну и ладно, я подожду. Я умею ждать.

Иногда мне снится один и тот же сон. Я уже выучила его наизусть, поэтому знаю, что будет сначала, а что – потом. Я его боюсь ужасно, этого сна, и, когда он начинает мне сниться, принимаюсь плакать. Тихо, наверное, плачу, поэтому мама с папой не слышат меня. Если бы услышали – прибежали бы и разбудили. И забрали к себе.

От этого сна не помогает ничего – ни разноглазый зайчик, ни книжка со сказками, ни кукла с бантом в волосах. Банта, правда, теперь у куклы уже нет, я его где-то потеряла и не могу найти.

Сначала в этом сне все такое мирное и красивое – светит солнышко, дует ветер. Над нашим домом проплывают облака. Тата возится с тестом, мама читает. Нани перебирает шерсть. Я подхожу к ней, чтобы взять клочок шерсти, и вижу, что руки у нее в крови. И шерсть вся в крови. И тут я начинаю плакать. Потому что знаю, что сейчас побегу к маме, а ноги мои будут подкашиваться, я буду падать, и расстояние между нами, вместо того чтобы укорачиваться, будет удлиняться. И добежать до мамы я не смогу. Я буду звать ее, но она меня не услышит, а книга в ее руках будет сочиться кровью. И Тата будет месить красное от крови тесто.

Потом я резко оказываюсь в нашем саду. Лежу на земле, спрятавшись за старую грушу, тихо всхлипываю про себя. Знаю – шуметь нельзя, а то меня найдут. А если не шуметь, то, может, они не найдут меня, и тогда я выживу. Я чувствую резкий запах земли – острый, неприятный. Так пахнут большие лужи, когда долго не высыхают. Гнилью и картофельной ямой.

Потом раздается громкий треск, я выглядываю из-за груши и вижу, как рушится наш дом. Поднимается большое облако пыли, и оттуда выныривает огромный турки затик. Жук такой большой, что подпирает спиной небо. Он топчет наш дом своими тяжелыми лапами, и каждая его лапа как большая гора. Он громкий и красный, этот жук. А из глаз его валит черный дым.

И я лежу за грушей, тихо скулю и жду, когда он придет и затопчет меня.

Иногда, когда мы с мамой одни и рядом совсем никого нет, она называет меня по имени.

– Ниночка, – говорит она тихим голосом, аккуратно выговаривая каждую букву моего имени так, будто всякий раз свыкается с ним, – Н-и-н-о-ч-к-а.

Я взбираюсь ей на колени, обнимаю за шею.

– Мамочка, – говорю ей, – мамочка.

Она до сих пор не привыкла, что меня так зовут.

Папа рассказывал, что дед хотел назвать меня в честь своей мамы, Сирануйш. Потому что я очень на нее похожа. Но моя мама захотела по-другому. Она, наверное, думала, что если меня назвать Ниночкой, то сестре моей это понравится.

Думаю, сестра этому рада. Она живет где-то там, на небе, в маленьком домике из облаков, ест с утра до вечера конфеты, играет в игрушки и радуется тому, что меня назвали ее именем.

И теперь нас двое. Она там, а я тут.

Мне кажется, я повзрослела раньше, чем другие дети. Потому что вокруг меня одни взрослые. У других детей есть сестры, братья. Когда рядом маленькие, ты тоже остаешься маленьким. А когда вокруг тебя только взрослые, то ты быстрее вырастаешь. Поэтому я такая. Снаружи ребенок, а внутри уже большая.

Это папа мне рассказал о старшей сестре. Ну то есть как рассказал. Сначала я услышала их разговор. Мама снова плакала, а папа говорил ей: Вера, ну сколько можно, отпусти дочку, отпусти.

Я так испугалась, что он хочет отобрать меня у мамы, что потом целый день не разговаривала с ним. Он меня спрашивал – что с тобой, что с тобой, а я слова не могла сказать в ответ.

А потом решилась.

Говорю: папа, я слышала ваш разговор. Мама плакала, а ты говорил – отпусти дочку. Почему она должна меня отпускать?

А папа у меня такой – он всегда отвечает на вопросы. Никогда не скажет, как нани или мама, – тебе это рано знать. Поэтому, когда я спросила, он ответил правду – вот так и так, Ниночка, ты не первая Ниночка в нашей семье. До тебя у нас была девочка, она родилась больной, жила недолго и умерла. Но твоя мама до сих пор не может смириться с ее смертью.

У меня от его слов сначала громко забилось сердце, а потом защипало в носу.

Но я сдержалась, не стала плакать.

Я спросила у папы – а что такое смириться?

Он говорит – это когда что-то случается, и тебе приходится дальше жить с этим.

«А ты смирился?» – спросила тогда я.

У папы такие длинные ресницы, когда он опускает глаза, тень от них падает на щеки. И он опустил глаза, и щеки его сразу потемнели. И папа тихо сказал – нет. И обнял меня. И я почувствовала, как громко и быстро колотится его сердце.

Так и сидели, обнявшись. И колотились друг о друга сердцами.

И я думала об этом долго, вечером, перед тем как уснуть, и еще утром, когда проснулась. А потом, когда все сидели за столом и завтракали, я сделала как в кино. Взяла молоточек, постучала по столу.