Наринэ Абгарян - С неба упали три яблока. Люди, которые всегда со мной. Зулали (сборник)

– Але! Але!

– Миша? – заплакала Вера. – Живой!

– Слава богу, я до тебя дозвонился.

– Ты где?

– Мы у Васи. Я, Света, дети. Спаслись. Ну как спаслись… Нас просто загрузили в крытые грузовики и вывезли на аэродром. Света лежит в больнице – ей сильно досталось… – Миша осип голосом, заторопился. Вера испугалась – она отлично знала за братом эту черту – еще с детства, чтобы не выдавать волнения, он начинал тараторить и заглатывать окончания слов: – Ты не волнуйся за нее, врачи успокаивают, говорят – выкарабкается.

– Ма-амм. Мама? – с трудом выговорила Вера.

Телефон молчал несколько секунд.

– Мама осталась там.

Под ребрами лопнул огромный огненный шар. Вера резко согнулась, прижалась грудью к коленям, чтобы унять острую боль в сердце.

– Солдаты ездили по Кировабаду на бэтээрах, собирали по квартирам наших армян. На проспект Ленина они пробиться не смогли – там бесновалась толпа митингующих. Русских пока не трогают, Вера, но это пока. Я не хотел уезжать, но Света была очень плоха. Пришлось лететь с ними – боялся, что она не перенесет перелета.

Вера утерла ладонью слезы, отрывисто вздохнула. Уточнять, что именно случилось с женой брата, не стала. Жива, главное – жива. Остальное неважно.

– Думал – вывезу их в Ставрополь, оставлю у Васи и вернусь за мамой, – рассказывал Миша. – Но отсюда не получается улететь – рейсы в Кировабад отменены. Я чего решил, Вера. Надо попытаться через Товуз туда пробиться. Вылечу в Ереван. А оттуда – в Берд.

– Ты к нам не попадешь, перевал завалило снегом.

– А по шоссе?

– Шоссе в Ереван осталось на азербайджанской территории. Сейчас по нему опасно ездить. Рейсовые автобусы еще ходят, но все реже. Скоро и их отменят.

– Мне плевать, Вера. Я купил билет на ближайший рейс – на послезавтра. Вылетаю утром, в девять. Значит, при удачном стечении обстоятельств вечером буду у вас. А там что-нибудь придумаем. Времени у нас мало, дорога каждая минута. Где Петрос?

– На дежурстве.

– Предупреди его. Скажи, чтобы послезавтра, ближе к вечеру, ехал на перевал. Где машина застрянет – там пусть меня и ждет. Я доеду из Еревана на такси, если дорога будет совсем завалена – отпущу машину, пойду пешком. Тридцать километров – не такой долгий путь.

– Одевайся теплей, на перевале очень холодно.

Миша рассмеялся – коротко, зло.

– Уехали в чем были. Дети вообще в домашней одежде. Возьму что-нибудь у Васи. Он рвется со мной, но я ему не разрешаю. Если что-то пойдет не так – он будет отвечать за моих детей и за Свету.

– Ваше время истекает! – проснулся бесстрастный голос оператора связи.

– Всё, сестра, целую. До встречи.

– До встречи. Будь осторожен.

Вера убрала трубку от уха, повертела ее в руках. Попыталась сообразить, что с ней делать.

– Мам? – В комнату заглянула Нина. – Что-то случилось?

– Всё нормально, дочка. Звонил Миша. Они выбрались оттуда.

– Все?

– Все. Не стой босыми ногами на холодном полу, простынешь.

– Хорошо. Дай трубку, я положу ее на рычаг.

Вера поднялась, не обращая внимания на протянутую руку дочери, прошла мимо, положила трубку на рычаг. Нина проводила мать удивленным взглядом, но говорить ничего не стала. Вернулась в спальню, поправила на Таточке одеяло, убрала со взмокшего лба волосы. Тата мигом заворочалась, завздыхала. Для шестилетнего ребенка она спала очень чутко – чуть что, сразу пробуждалась. Осторожно, стараясь не шуметь, Нина пробралась к своей кровати, легла, зарылась головой в подушку, вздохнула с облегчением, закрыла глаза. Они спаслись. Какое счастье.

Вера распахнула форточку, подставила лицо ледяному утреннему ветру. Понаблюдала, как нехотя подергивается рассветным блеклым смурый край горизонта. Зима в этом году нагрянула непривычно рано, на дворе стояли первые числа декабря, а горы уже занесло плотной пеленой снежных покрывал. Осень еще держалась в низинах – куталась в непроглядные туманы, пестрела россыпями ягод боярышника и терновника; к полудню, оттаяв от изморози, пахла кисло-терпким и перебродившим, а вечерами переливалась надтреснутым гранатовым боком на верхушках невысоких, облетавших последними листьями деревец. Но с высокогорья давно уже несло промозглым, пробирающим до костей неугомонным снежным ветром. Зима обещала быть протяжной и очень холодной.

Вера обернулась, глянула на часы – семь. Открыла шкаф, быстро перебрала вешалки с одеждой. Выбрала теплые брюки, глухую вязаную кофту. Оделась.

Дорога каждая минута.

Миша похож на отца – крупно вылепленное лицо, широкие брови, высокая переносица. А она очень похожа на мать и легко может сойти за русскую. Русских не трогают, сказал Миша. Пока.

Она взбила подушки, заправила постель, привычным, наработанным годами движением накинула покрывало – так, чтобы оно лежало ровно, без складок. Поднялась на цыпочки, вытащила с полки томик Чаренца. В книге лежали деньги на непредвиденные расходы. Вера пересчитала купюры – девяносто рублей. Взяла сорок, поколебалась, добавила еще две десятки.

Порылась в сумочке, проверила каждый кармашек, вынула все, что могло вызвать подозрение, – блокнот с телефонными номерами, квитанции. Забрала из ящичка секретера связку ключей от маминой квартиры – брелок большой, нелепый, с пятицветной разлапистой эмблемой Олимпийских игр.

Глянула на часы – семь двадцать. Через сорок минут от автовокзала отъезжает автобус в азербайджанский Товуз. Оттуда до Кировабада три часа езды. Обратный автобус трогается в четырнадцать ноль-ноль. Два часа на то, чтобы добраться до мамы и вывезти ее на автовокзал. Если все получится, в восемь вечера они уже будут дома.

Вера заторопилась – времени в обрез. Есть не хотелось, совсем, но в дороге от голода могло укачать. Она сделала два бутерброда с сыром, набрала в термос питьевой воды. Взяла из домашней аптечки пузырек с валерьянкой, таблетки от головной боли. Пожалуй, все.

В комнату детей заглядывать не стала, замерла на несколько секунд, прижавшись лбом к двери.

– Я вернусь, – шепнула.

Вырвала из блокнота листочек, нацарапала несколько слов, оставила записку на кухонном столе. Накинула пальто, проверила карманы. Нашла бумажку со списком продуктов, скомкала ее, выкинула в мусорное ведро. Вышла из квартиры, тихо прикрыла за собой дверь.

Таточка спросонья всегда была хмура и очень медлительна – если не поторапливать, так и будет сидеть – всклокоченная, со смешным следом подушки на щеке – и клевать носом. Нина заглянула в спальню, сделала круглые глаза.

– Чай заварился, а ты еще не оделась!

– Щас! – нехотя отозвалась Тата и потянулась за колготками.

– Я сварила сосиски. Давай двигайся быстрей, а то они остынут.