Лидия Раевская - Билет на вчерашний трамвай

Я с интересом слушала этот диалог, делая одно открытие за другим.

– Нет, Денис… – Пашка раскраснелся и нервно тянул себя за ворот свитера. – Ты не понимаешь… Я еще когда мы с ней работали вместе, как все из офиса уходили, руки себе в кровь о стены разбивал. Выл. Плакал даже пару раз. С братом из-за нее ругался насмерть… Леха мне говорил, чтоб я губы не раскатывал, что москвички все твари и что Ксюха уже подцепила себе сынка начальницы… В лицо мне смеялся. А однажды я не выдержал. Сцепились мы с ним крепко… А Ксюха даже ничего не знала. Она прилетала на работу счастливая и со мной уже даже курить не выходила. Да я и не хотел. Знал, что она там, на лестнице, с Женькой целуется… И снова выл ночами. А ты, брат, не понимаешь…

Я сидела тихо как мышь. Даже шевельнуться боялась. Пашка выплескивал сейчас Диньке все, что носил в себе больше года. А я почему-то чувствовала себя сволочью.

Я же знала, вернее, догадывалась… Я по Пашкиным глазам все читала-видела. И мне это нравилось. Нравилось осознавать, что вот он – он меня любит. Просто любит… Нет, я не играла с ним. Но… Поговорить с Пашкой мне не приходило в голову. И вот сейчас он рассказывает все это не Денису, а мне. Сидя ко мне спиной. Не глядя на меня. Но слова его, каждое слово, – сказаны для меня.

– Нет, брат, ты тоже многого не знаешь… – услышала я голос Дениса и перевела взгляд на него. – Думаешь, я не страдал, не переживал? Может, я на стену не лез, может, не выл ночами, но откуда тебе знать, что у меня внутри? Я каждый раз, когда ее вижу, говорю ей: «Господи, когда ж ты себе мужика-то найдешь хорошего?» Заметь, искренне говорю. И в ту же секунду мысль в голове, как удар током: «А я? А как же я? Я не хочу, чтоб ты досталась кому-то другому! Ты на меня внимательнее посмотри, дура!» А она мне всегда отвечает: «А ты меня сам замуж взять не хочешь?» – и смеется, зараза такая. И я, вместо того чтоб заорать: «Да! Да!! ДА!!!» – тут же отвечаю: «Да на фиг ты мне сдалась? Мы ж с тобой похожи, как близнецы. Один и тот же характер. Как мне с тобой жить, с такой стервой? Нет уж, сама себе жениха ищи!». А потом ухожу домой, и ты даже не представляешь, что у меня в голове происходит. И внутри. Где-то вот тут.

Динька прижал к груди сжатый кулак, а я громко кашлянула.

– Извините, что помешала вам деньги прятать, как говорится. Послушайте, я себя чувствую настолько некомфортно, что или прям щас разревусь, или выгоню вас обоих по домам. Устроили тут «Мы делили апельсин, много нас, а он – один». Не умеете пить – пейте молоко!

С этими словами я схватила со стола почти опустошенную бутылку водки, выплеснула остатки в раковину и встала между двумя неудавшимися моими судьбами.

– Ксюх, можно мне у тебя остаться, а? – спросил Динька и виновато посмотрел мне в лицо.

– Нет, – отрезала я. – И Пашки это тоже касается. Сейчас выйдем на лестницу, покурим и разойдемся по домам. Всё. Это не обсуждается. Мне надо побыть одной и о многом подумать, ясно?

– Ясно…

– Тогда встали, собрались, и на лестницу. И побыстрее. …Когда они ушли, я разделась, забралась под одеяло и попыталась собраться с мыслями.

Не получилось.

Я попыталась еще раз, а потом выключила свет, уткнулась лицом в подушку и заревела.

Я ревела, сама не зная, почему.

И чувствовала, что мне от этого становится легче.

А наревевшись, нашарила под подушкой «Унесенных ветром» и сказала сама себе:

– Завтра. Я подумаю об этом завтра. А завтра уже был новый день…

У каждого из нас, где-то глубоко-глубоко внутри, есть сундучок. Маленький такой сундучок. В него мы на протяжении всей жизни осторожно складываем свой первый выпавший молочный зуб, первый синяк на лбу, первую двойку в школе. Потом туда же отправляются первый поцелуй, первая любовь, первые стихи о разбитом сердце.

Проходят годы, а сундучок все пополняется: первая машина, первое слово ребенка, первая потеря близкого человека…

Для чего он нужен, этот сундучок? Почему мы так трепетно охраняем его от чужих глаз?

Наверное, чтобы иногда, услышав знакомую мелодию по радио, незаметно для окружающих нырнуть туда. И вытащить далекий летний день девяносто первого года, лавочку во дворе своего дома, бутылку портвейна «777», в народе – «Три топора», и магнитофон «Весна». И ведь никто не догадается, почему в твоих глазах скользнула легкая, как паутина, тень улыбки. Скользнула – и исчезла.

Вот, наверное, для того он и нужен, этот сундучок.

Когда я была молода и красива, когда целлюлит еще не свисал из моих штанин снизу, когда все носили лосины и джинсы диких, кислотных цветов, а губы красили сиреневой помадой, – меня вожделели все половозрелые жители поселка N, неподалеку от которого мой дед-инвалид получил когда-то свои законные шесть соток.

Мода на ватники и телогрейки, царившая в нашем садоводческом товариществе «Родина», вызывала у меня кислую отрыжку, поэтому местным Жан-Полем Готье стала именно я.

Это я заставила всех девок-дачниц шляться по лесу на каблуках и в кожаных юбках.

Это я пугала мальчиков-дачников мэйкапом в стиле «Авария – дочь мента».

Это я наращивала ресницы, кроша ножницами вату в мамину ленинградскую тушь «Плюнь-намажь».

А еще у меня были джинсовые шорты, как у певицы Сабрины.

Джинсы-трусики. Сильно рваные. Увешанные ключами от пивных банок.

Я была не отразима ни в одной луже, и мой дедушка-ветеран охаживал меня по горбу костылем за то, что с восьми часов вечера и до двух ночи под окнами нашей дачи стоял свист молодецкий, вопли: «Ксюха! Выходи гулять!» и рев мотоциклов, а также за суицид, происходивший под окном дедовской спальни раз в неделю.

Суицид всегда происходил с ушастым мальчиком Петей, которому пора было идти в армию, а он не мог туда пойти, не будучи уверенным, что я буду ждать его оттуда два года.

Я не хотела ждать мальчика Петю. Я вообще никого и ниоткуда ждать не хотела. Я хотела покорять дачу и окрестности джинсовыми трусами и вызывающим макияжем.

Петя впадал в уныние и отчаяние.

И, вооружившись старым бритвенным лезвием «Нева», удрученно пилил себе запястья, сидя в моем саду под облепихой, при этом жалобно напевая:

О, маленькая девочка со взглядом волчицы,

Я тоже когда-то был самоубийцей…

Дед открывал форточку и наугад тыкал в облепиху костылем. И всегда метко. Ибо не зря носил Звезду Героя.

Петя спасался бегством, а через неделю снова пел песни под облепихой.

А я понимала, что Петя меня недостоин, и ждала ЕГО. Того, кто оценит мой мэйкап и шорты по максимальной шкале красоты.