Олег Рой - Белый квадрат. Захват судьбы

Он достал еще одну папиросу. Сталин дал знак, что готов его слушать, и, подойдя к столу, потянулся за трубкой.

– В Японии есть легенда. Как-то раз странствующий ронин пришел в деревню и узнал, что деревней правит дракон. Решив избавить людей от чудовища, он вызвал дракона на бой. Растроганные жители предложили ему свое селение в дар, и самурай согласился. На следующее утро он проснулся драконом.

– Очень мудрая сказка, – отреагировал Сталин, выпустив дым. Дым пах почти ненавистной Спиридонову «Герцеговиной Флор». Это был запах папирос, которые он курил, когда умирала Клава. У него не было возможности купить себе курево, он не мог оставить жену одну, но в загашнике у него нашлось несколько коробок «Герцеговины». С тех пор этот запах стал для Спиридонова знаком утраты.

И его персональный ад пах сейчас этой «Герцеговиной».

– В Японии к драконам отношение двоякое, – продолжил он. – Они могут быть символами разрушительных слепых стихий природы, бедствий и катастроф, а могут знаменовать собой благоденствие и преуспеяние. Знаете, почему я принял сторону красных? Потому что белое движение не несло в себе никакой конструктивной идеи, тогда как у красных была пусть и недостижимая, но мечта: всеобщее благоденствие. Наверное, людям нужен дракон, но каждый дракон может выбрать, каким ему быть. Я вижу, что выбрали вы.

Спиридонов умолк. Молчал и Сталин. Наконец вождь сказал:

– Идите, товарищ Спиридонов. Время позднее, это я привык ночью работать… Но хочу поблагодарить вас за ваши слова. Мне со всех сторон поют дифирамбы, сжимая нож за спиной, и лишь вы, человек, которому я причинил горе, нашли действительно хорошие слова для меня. Я этого не забуду. А вас попрошу найти в себе силы жить дальше.

– Не беспокойтесь, товарищ Сталин, – ответил вождю Спиридонов. – Сил у меня достаточно.

Домой Спиридонов вернулся лишь на рассвете. В квартире было тихо. Он осторожно вошел в комнату – и замер.

Варя сидела на стуле, навалившись грудью на стол. Ее волосы прикрывали лицо и руки. Перед ней стояла открытая коробочка для бенто. Револьвер лежал на полу.

Впрочем, оцепенение сразу же отпустило его. Варины плечи слегка приподымались и опускались в такт дыханию: она была жива. Спиридонов зашел в эркер, поднял револьвер и положил его в карман галифе.

Рядом с коробочкой на столе стоял бумажный журавлик. Почти такой же, как оставила ему Акэбоно. Почти такой же – но не такой.

В журавлике была записка:

«Виктор Афанасьевич!

Я знаю, что Вы никогда не простите мне то, что я сделала. У Вас большое сердце, и в нем есть место для сострадания, даже и после того, сколько Вам довелось пережить. В Ваших глазах я совершила большое зло. Даже если Вы по великодушию своему и простите меня, то никогда больше не будете смотреть на меня так, как смотрели совсем недавно. Потому я решила не жить. Мне не нужна жизнь без Вас. Но я хочу, чтобы Вы знали – даже если бы у меня, как у кошки, было семь жизней, я отдала бы их Вам. Простите меня…»

На этом письмо обрывалось.

Он думал. Думал о том, кого видели в нем Акэбоно, Клава и Варя, если так его полюбили? Ведь он никого не смог защитить – ни Фудзиюки, ни Акэбоно, ни Клавушку… А сейчас не защитил и Ощепкова…

И тут его озарила мысль. Пусть так. Он не смог их всех спасти. Но разве это причина, чтоб больше и не пытаться?.. Вот Варя. Она жива, но ее жизнь в его руках. Ее-то спасти он может! Должен. Обязан.

Он осторожно притронулся к Вариному плечу.

Она мгновенно проснулась. И, подняв на Спиридонова взгляд красных от слез глаз, спросила:

– Вы меня от себя отошлете?

– И куда вы пойдете? – Спиридонов взъерошил ей волосы. – Нет, Варя. Я не буду вас никуда отсылать. Ни из квартиры, ни из жизни, ни из сердца. Хватит сломанных судеб! В сучьи времена главное – самому не стать сукой, вы уж простите меня за грубое слово.

Варя, схватив его за руку, уткнулась лицом в рукав его френча и разрыдалась. Спиридонов стал гладить ее по волосам:

– Не плачьте… У каждого из нас есть что-то на совести. Что толку, если мы с этим умрем? Не лучше ли жить? У живого остается надежда; у мертвого ничего нет. А вы еще так молоды… Не плачьте.

Он говорил ей что-то еще, но понимал – конечно, все это правда. Но никто никогда не снимет с егосовести груза. С ним и придется доживать жизнь. Он словно боль в груди, оставшаяся после болезни: он к ней притерпелся, и она осталась в нем напоминанием о том, что за жизнь надо бороться.

Он взял лицо Вари в свои ладони, заглянул ей в глаза:

– Вы писали, что отдали бы за меня семь жизней. Не стоит. Жизнь надо беречь.

Варя покорно кивнула, но в ее глазах читалось непонимание. А у Спиридонова опять заболело в груди. Но это было не самое плохое.

Теперь боль будет не только в его теле, но и в душе. Только и всего.

Судьбы у людей разные.

Есть люди, которым при жизни ставят памятники и посвящают песни, снимают о них фильмы, но пройдет не так много лет, и история смоет их имена со своих скрижалей, как дождь смывает с мостовой пыль и мусор.

А есть такие, чьи имена втаптывают в грязь, но они все равно восходят и сияют, словно звезды, погасить которые люди не властны.

Наверно, все проще, чем кажется, ведь о человеке свидетельствуют его дела. Если человек всю жизнь старался лишь для себя, топча окружающих, то единственное, что останется после него, это могила. Могила, которую не станут настойчиво разыскивать спустя много лет.

Если же он жил для дела, то дело переживет его и будет ему самым лучшим памятником.

Самым лучшим памятником Спиридонову, Ощепкову и многим другим, таким как Волков и Харлампиев, Галковский и Сагателян, стало то, чему они посвятили свою жизнь. Самбо.

Ни Спиридонов, ни Ощепков не знали этого слова, хотя Спиридонов был к нему близок. Окончательно самбо сформировали их ученики, прежде всего Харлампиев и Волков.

Но не будь Спиридонова или Ощепкова – не было бы и самбо. И пока на белый квадрат татами будут восходить молодые бойцы, эти имена будут жить, память о них не умрет.

Произведение, которое вы прочитали, – художественное, это роман, а не документальная книга, и, конечно же, ее сюжет может отличаться от того, как все было. Слишком много документов утеряно, давным-давно ушли из жизни свидетели тех событий. Но в работе над книгой я старался максимально учитывать все, что было написано до меня, и как можно достовернее описать то, как могли происходить события. Если я в чем-то ошибся, если какой-то факт из жизни моих героев прошел мимо моего внимания – прошу меня простить и не судить строго.

Главное, в чем я уверен: пора прекратить бесплодные поиски того, «кто матери-истории более ценен», и уж точно пора прекратить инсинуации на тему о якобы чуть ли не смертельном противостоянии этих героев. У Спиридонова с Ощепковым было взаимное непонимание, порою их отношения можно было назвать напряженными, но и только. Это просто «древний спор славян промеж собой», неизбежный творческий конфликт двух энтузиастов своего дела. Никакой ненависти и вражды между Спиридоновым и Ощепковым быть не могло, ведь, как сказал Пушкин, «гений и злодейство – две вещи несовместные». А гениями в своем роде были оба.