Наталья Симонова - Перепутаны наши следы (сборник)

– Вот! – возликовал Володя. – Как ты сейчас лихо сочинила про бабушек! Вот так же и всякая пропаганда работает! И это правильно! Потому что наше дело правое!

– Наше-то? А как же! Всегда-а правое, – кривлялась Маша. – Магнитского в тюряге уморили, американцы по этому делу приняли закон о персонах нон-грата, а мы им за это – запрет на усыновление российских сирот иностранцами! Нате! Получите, сраные американцы! А то вдруг наши детки вырастут счастливыми и обеспеченными!

– И правильно! Хочешь, чтобы их американским маньякам отдавали?! Насильникам, садистам?! – совсем раскипятился Владимир. – Скольких детей они замучили, голодом заморили…

– М-да… – презрительно прервала жена. – Зачем я вообще с тобой говорю? Какой смысл? Что ни текст – или флуд, или тупая агитка.

– Отлично! – стараясь быть разяще саркастичным, пророкотал Володя. – Со мной бессмысленно! Прекрасно! Вот и общайся со своими дебилами! Они во всем тебе под стать!

– Точно, – по-змеиному улыбнувшись, согласилась Маша, спокойно откидываясь на спинку кресла. – С ними куда лучше. А то с тобой после этих так называемых дебилов… вообще даунгрейд какой-то… Как с глиняным горшком беседовать.

– Дура! – задыхаясь от гнева, выдавил муж. – Тупая б-баба! – Он мог, конечно, приблизительно угадать, что означает этот «даунгрейд», но, так как не знал точно, слово это, как последняя капля, оскорбило его больше, чем сравнение с глиняным горшком. От беспомощности перед ядом жены Володя не смог придумать в ответ ничего лучшего, чем банальное гендерное оскорбление, даже не обидное в силу своей банальности. – Как же меня достал этот ваш птичий язык, хипстеры уродские! – тяжело выдохнул он. – Мало мне его на работе… – Он выбежал из комнаты, с мучительной гримасой потирая левую сторону груди. А Маша осталась перед компом, вполголоса бранясь себе под нос и яростно хмурясь. На душе у нее было так пакостно, что отдавало физической болью за грудиной. С одной стороны, вроде бы удачно получилось отбрить этого держиморду – он явно взбесился. Но с другой… С другой, она чувствовала себя настолько паскудно, как давно уже не было. Чем дальше, тем невыносимее становилась жизнь в их доме – а она все яростнее изничтожала последние крохи тепла на развалинах семейного очага. Не чувствовать этого Маша не могла, но до действительного осознания не допускала. Так и маялась между неопределенной тоской самоосуждения и мстительной ненавистью к мужу.

– Ты что – совсем ненормальная?! – влетела в комнату Женька. – Какой флуд?! Какой на фиг даунгрейд?! Ты в своем уме?! Не понимаешь, что добиваешь человека? Не в споре – по жизни, конкретно добиваешь, понимаешь? В физическом смысле!.. Маша… – с усилием переведя дух, попыталась говорить спокойно сестра: – Ну подумай, что ты делаешь! Ведь этого всего потом уже будет не поправить. Вы буквально разрушаете друг друга, особенно ты его! Так нельзя, это бесчеловечно, в конце концов. Он же выбежал от тебя держась за сердце, с перекошенным лицом. Маша, ну возьми себя в руки. Если хочешь развестись – разводись. Но хватит уже мучить друг друга!

– Правда? – тихо спросила Маша.

– Ну что делать? Раз нет жизни – разводись.

– Да нет… Правда, что держался за сердце?

– Правда. Ему ужасно плохо. Ему плохо в его собственном доме, Маша. У Володьки и так кризис, а тут еще ты, с твоей жестокостью…

– Но мы совершенно не понимаем друг друга! Ты только послушай, что он говорит!

– А ты? Когда я тебя слышу, мне противны все либералы на свете. И хочется стать от тебя как можно дальше, Маша. Ты вот вроде бы вся целиком за открытость и справедливость. А я, слушая тебя, вспоминаю старую шутку: войны не будет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется. И мне, знаешь, вот совсем не хочется быть либералкой.

– Да он сам виноват, – вяло буркнула сестра.

– Его вина – на нем, а твоя на тебе, – строго сказала Женька.

– Да пошел он! – без энтузиазма отмахнулась Маша.

– Иногда мне просто хочется дать тебе по башке поварешкой, – пробормотала Женя. – Чтобы в голове твоей хоть что-нибудь перещелкнуло и ты бы утратила это глупое самолюбование и твое вечное сознание несокрушимой собственной правоты.

Женя закрылась в «детской», а Маша, чтобы унять злое раздражение, принялась готовить, ожесточенно хлопая дверцами кухонных шкафов, гремя посудой.

Володя чувствовал себя потерявшим силу волком. «Старый волк, – думал он. – Акела… Потому я и собак не люблю». Когда-то, когда он только познакомился с совсем юной Машей, – он вдруг показался себе очень молодым. Внезапно нахлынувшая эта молодость так и распирала его, изливаясь в безудержной улыбке и отчетливой жажде жизни. Теперь та же Маша, его жена, вызывала в нем острое чувство совершенно безнадежной собственной старости. С ней он выглядел глупым, одряхлевшим и никому не нужным. Она словно все время тыкала его носом в горькое осознание: старик, старик конченый. И к тому же дурачина…

Володя выпивал с Женькой на кухне за закрытой дверью.

– Жень, я не могу с ней жить! – грустно объяснял он свояченице. – Она ненавидит все, что нам дорого.

– Кому нам?

– Нам, русским людям! – воскликнул Владимир. – Ненавидит нашу Родину! Женя, она пятая колонна! Ты понимаешь? Она готова променять свою страну на их тупую Америку!

– Володь, – чуть не плача, перебила Женька. – Тебя очень трудно слушать. Словно читаешь передовицу в советской газете. Не могу я сейчас про родину и страну… и про Америку не могу… Володя, какая Америка! Пропадает ваша семья! Подумай! Ваш дом. Ты и она. Не просто граждане, а муж и жена, родители дочери Вики, которые никак не могут вспомнить, что их всего двое, не могут договориться по-человечески. У вас же, может, скоро внуки появятся!.. Перестали бы вы уже говорить о политике… – тихо попросила Женя, совсем безнадежно взглянув на Володю.

– Хорошо, – согласился он, скрепя сердце. – С тобой можно и по-человечески. В конце концов, она ненавидит не только свою страну. Она ненавидит меня.

– Это пока вы не оставили в покое политику, Володя! Все из-за этого! Ты же ее тоже… того… недолюбливаешь. Но вы поговорите наконец как люди, может быть, все изменится?

– Уже бесполезно, только услышу новые оскорбления. И мне и Родине, – упрямо отождествлял позиции Володя. – Ничего нельзя сделать, Жень. Мне самому очень жаль. Но она… С таким человеком не по пути. Нет, не по пути.

Было ясно, что он готов к разводу. Этого Женька не ожидала. Она видела, что в семье Маши все плохо, в последнее время сама подталкивала сестру разрубить этот узел – но почему-то была уязвлена открытием: Володя тоже больше не хочет жить с Машей.

Женя заерзала на месте, кусая губу.