Ариадна Борисова - Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник)

Елене не без сарказма подумалось, что даже действия ее похожи на урок Карелии Альбертовны: «…поворот влево – ушла… Остановилась. Переступила с ноги на ногу в повороте обратно, сделала неуверенный шажок».

Она вернулась к магазину.

Узконаправленный взгляд сквозил по стеклянным прилавкам и полкам: коробки, банки, бутылки – все броское, кричаще-яркое, глаза устают. Корзинку отяготили первые попавшиеся полуфабрикаты. Купить хлеб забыла.

Шла домой и чувствовала, как в голове просыпается «частица черта». Сгусток коварной энергии считал себя независимым фрагментом разума, существующим наособицу. Об этом и упоминалось в эссе. В дурную минуту выбился потаенный соблазн оправдать простительной шалостью выкинутый в юности фортель.

Ну находит на законопослушного человека одноразовое сумасбродство, ну совершает он что-то за гранью пристойного… Ну и что? Кто застрахован? Случай был придуман другой… и тем не менее… тем не менее…

– Пошел вон, – сказала Елена вслух ожившему в ней «бесенку». Молодой прохожий оглянулся и внимательно на нее посмотрел.

– Не вам, извините, – бросила она и в веселом ужасе высунула язык, но молодой человек успел отвернуться. Зато дама с уксусным выражением лица покачала головой в окне отъезжающего с остановки автобуса. Елена сняла перчатку и показала даме «американский» средний палец. Голый палец выразительнее… Удовлетворенным взглядом проводила отвисшую челюсть дамы и зашла в чей-то пустой двор. Присела на скамью под деревьями: снять приступ нервного веселья, успокоиться, покурить…

Кто бы в начале десятого класса предсказал, как дико станет себя вести в отсутствии знакомых взрослая (даже почти пожилая) Елена! В шестнадцать лет она просто не поверила бы в такую метаморфозу.

А через полгода – да. «Бесенка» в себе Леля обнаружила ровно двадцать пять лет назад. Кошмар был в том, что ее «концерт» увидел полный зал людей.

Елена размяла сигарету, а зажигалку не достала. Так и застыла с ненужной сигаретой в пальцах.

Комсомольская организация школы отправила Лелю на горкомовскую конференцию, посвященную грядущему юбилею Ленина. После мероприятия договорились встретиться с Наташей во Дворце пионеров у Калерии Альбертовны.

Сидя в середине третьего ряда, Леля ругала себя за то, что не устроилась сбоку поближе к двери. За спиной дышала толпа, впереди белели шеренги спин. Нестерпимо жали новый лифчик и пояс жесткой гэдээровской юбки плиссе (итог маминого полусуточного бдения в универмаге). Над трибуной надолго завис с докладом второй секретарь горкома комсомола Владимир Козлов, известный в девичьих кругах как Вова-козел. С представительницами юной общественности прекрасного пола он любил проводить работу наедине. Какое-то время, будучи еще инструктором, погуливал с Наташей.

Скорей бы кончилась говорильня.

Прежде чем включить музыку, Калерия Альбертовна, как всегда, предложит чай и ахнет над коробкой конфет – опять потратились! А глаза засияют: фундук в шоколаде, где достали? За чаем начнется пересказ дворцовых интриг. Девчонки большие, можно чуток посплетничать…

Багровый от усердия, Вова вошел в словесный раж. Делегаты откровенно дремали. Члены президиума дрыхли профессионально, с открытыми глазами. С Лелей же что-то случилось. Пальцы инстинктивно схватились за подлокотники кресла: пол под ногами ощутимо завибрировал, стало трудно дышать. Послышался вой сирены, хотелось открыть рот, как при посадке самолета. Леля не сразу сообразила, что звук сверх возможностей микрофона – голос докладчика. Уши глохли, но все вокруг продолжали спать. Она зажмурилась, пока зрение тоже чего-нибудь не отчебучило.

«Иди к сцене», – сказал в ней кто-то.

– Зачем?

«Залезь на трибуну и спляши».

– Что-о?!

«Да хоть румбу».

– Зачем?..

«Чего заладила – зачем, зачем… Пусть Вова заткнется. Разбуди их».

Леля заметалась в себе:

– Трибуна покатая!

«С краю покатая, дальше как стол. Места хватит».

– Кто ты?

«Ты».

– Я такую себя не знаю!

«Если ты себя не знаешь, значит ли это, что ты вообще существуешь? – хихикнуло ее второе «я». – «Хочу танцевать» – твоя мысль?»

– Да, хочу, но не здесь же…

«Почему не здесь? Было бы желание».

– А потом? – мучилась Леля.

«Потом – хоть потоп!»

Позже она не могла вспомнить, как выбралась из ряда, взбежала по ступеням на сцену и очутилась на трибуне. Вова не воспрепятствовал, дал запрыгнуть на листы с записями доклада. Видел же – девушка идет к нему, и почему-то посторонился с микрофоном в руке. Испугался?..

С этого момента, со сброса ногой бумаг, Елена помнила все.

Твердые школьные туфли мешали. Она их скинула. Блузка расстегнулась, тугой лифчик сковал грудь… Прочь блузку и лифчик! Вслед за ними юбка взмахнула плиссированным крылом. Леля вздохнула свободно: теперь ее ничего не стесняло. Танцевать перед публикой она не боялась. «Зал кажется вам живой пропастью? Ну и пусть кажется, – говорила Карелия Альбертовна. – Главное, что вы над ней, а не в ней!»

Тело трепетало в ожидании нот. Немые безвольные руки не верили в освобождение, но сразу ожили, когда музыка румбы поднялась изнутри. Ноги высекли первые искры на краю пропасти: шаг вперед, шаг обратно, уход, поворот, переступ.

Сквозь стены распахнулся танцующий город. Сетчатым маятником качалась шея телевышки. Кружились дома, в них пружинами скручивались лестничные марши. Движения нанизывались одно на другое. Облака раздвигались как горы капроновых лент. В белой вышине пылал костер солнца. Леля то приближалась к огню, то отлетала, чувствовала себя Икаром и сама не могла понять, чего хочет. Свистящий ветер охлаждал разгоряченную грудь. Музыка билась в каждой жилке, заглушая городской шум…

Беспрецедентный акт делегатки был таким неожиданным, что никто из членов президиума не догадался сдернуть ее с возвышения. Вова застыл рядом, некрасиво разинув рот. Зал стоял как зачарованный лес.

Минуты с половиной много для тишины перед взрывом, но достаточно для короткого танца. Тишина наконец лопнула, и громкоголосая ударная волна сшибла танцовщицу с ног. Леля спрятала голову в колени, съежилась горсткой догорающего пепла. Вот он и случился – обещанный потоп… обвальный стыд. Несколько рук под визг и вопли стащили ее с трибуны, натянули юбку, блузку, сунули под мышку туфли…

Запал обвинителей угас, когда «стриптизерша» расплакалась. Они невесть чего от нее требовали, а при виде раскаяния отступили.

Леля неслась по горкомовскому коридору, выкрашенному в белый верх, темный низ, как проштрафившийся солдат через строй со шпицрутенами. По плечам хлестал глумливый гогот. Юные барабанщики гремели палочками по ушным перепонкам. Кто-то настиг на крыльце, остановил. Ей подали пальто, пакет с сапожками и забытую в кресле сумку с коробкой конфет для Карелии Альбертовны. Судьба лифчика осталась неизвестной. На бегу застегивая пуговицы, преступница помчалась домой, домой…