Маша Трауб - Вторая жизнь

Лиза смотрела на себя – тонкую брюнетку, слывшую красавицей интеллектуалкой и превратившуюся в домохозяйку, которой хотелось выть на люстру и у которой не было никакого занятия. Она не понимала, как так получилось. Почему? Неужели это ее жизнь? Неужели это всё? Лиза стала ходить на йогу, чтобы хоть как-то выпростаться из апатии и сонливости. Бросала йогу и вышивала крестиком уродливых котят, которых потом без сожаления выбрасывала. Чтобы как-то заполнить пустые часы, она начала готовить – скупала все новшества: хлебопечки, мультиварки, соковыжималки, специальные ножницы для резки зелени и контейнеры для ее хранения. Смешные устройства, чтобы варить яйца, и формочки, чтобы жарить идеальную яичницу. Пренебрегая скупостью мужа, ездила за мясом к фермерам, за рыбой – в рыболовное хозяйство. Готовила дома суши и роллы. Пекла правильный хлеб из муки грубого помола. Бросив вышивку, записалась на курсы живописи. Лиза убивала собственное время и себя. Ждала, когда можно будет лечь спать. Заводила будильник, чтобы проснуться, хотя не понимала, зачем вообще просыпаться. Зачем вставать в семь тридцать утра? Что изменится, если она встанет в девять? Или в десять? Ничего. Зачем она куда-то ходит? Зачем вообще живет? Ради того, чтобы утром проводить дочь и мужа и снова лечь спать? Чтобы смотреть по телевизору соревнования поваров? Чтобы заставить себя встать, принять душ, съездить за мясом, приготовить его и сесть перед телевизором?

Однажды она не встала в семь тридцать, чтобы проводить Дашку в школу, а Рому на работу. Она не спала, но лежала в кровати и слышала все, что происходит за стеной. Они делали бутерброды и жарили яичницу. Так Лиза поняла, что не нужна ни дочери, ни мужу. Они могут сами собраться и уйти. На следующий день Лиза встала в десять – на телефоне не было ни одного пропущенного звонка, ни одной эсэмэски. Посуда была помыта, а Дашка даже застелила постель.

Лиза, чувствуя вину, напекла пирожков, торт «Наполеон» и приготовила любимый Ромой бефстроганов. Накрыла стол и села ждать. Давно нужно было устроить семейный ужин. Лиза даже пообещала себе сегодня не запрещать Дашке есть пирожки и торт. Но в шесть вечера не было ни Дашки, ни Ромы. Лиза звонила дочери несколько раз – телефон не отвечал. До Ромы тоже не дозвонилась. Наконец Даша ответила.

– Ты где? – взорвалась Лиза.

– С папой, – спокойно ответила Даша. – Мы в ресторан заехали поужинать. Решили тебя не беспокоить.

– А почему трубку не брала?

– Тут связи нет.

Лиза выбросила всю еду в мусорное ведро. Рома, скорее всего, заметил, что в мусорке – торт и пирожки. Он всегда выносил мусор по вечерам, чтобы не оставлять на ночь. Но ничего ей не сказал.

Они жили тремя параллельными прямыми – у Даши своя жизнь, у Ромы своя, только у Лизы своей жизни не было. С Ромой они стали почти соседями. Спали в одной кровати, но даже под одеялом не соприкасались – Лиза купила себе новое, отдельное, а потом и вовсе перебралась в комнату, считавшуюся подсобной, – там стояли ящики со старыми Дашкиными игрушками, которые было жалко выбросить, а отдать некому. Громоздились чемоданы. В шкафу висели вещи, которые уже не носились. В углу были сложены пустые цветочные горшки, как напоминание о Валентине Даниловне. В недрах раскладного диванчика хранились пледы, шали, запасные подушки.

Рома предпочитал спать с открытой форточкой, на двух подушках. К тому же храпел. Если он вставал ночью, Лиза тут же просыпалась и долго не могла снова уснуть. Она положила себе на диванчик плоскую подушку, толстое одеяло, поскольку все время мерзла, достала теплую старую пижаму, носки, закрыла намертво форточку и дверь. И наконец начала спать спокойно. В этой комнате оказалась отличная звукоизоляция – Лиза не слышала, как дочь с мужем уходят по утрам. В обед же она закрывала плотные шторы и снова ложилась спать на свой диванчик. Так ей посоветовал врач.

– Скажите спасибо, что вы можете спать. Спите, когда есть желание. Если начнется бессонница, тогда стоит начать волноваться. А пока сон – ваше главное лекарство.

Лиза не сказала доктору, что спать хочет не только в обед, а все время, круглые сутки. И не хочется просыпаться. А чтобы выйти из дома, ей нужно минимум два часа на сборы – справиться с головокружением, которое стало уже регулярным, привычным, но Лиза никому об этом не говорила, постоять под контрастным душем, выпить таблетку, крепкого кофе.

Она бродила по пустой квартире, смотрела на горы технических новинок для кухни, которые стояли без дела, – это увлечение прошло, как и все предыдущие, на такую же гору неглаженого белья. Она подходила к шкафам, открывала дверцы и обнаруживала, что у Ромы появились две новых рубашки, а у Даши – свитер. Наверняка Рома купил – Даша в нем на четыре размера толще выглядит. А рубашки хорошие, дорогие.

Так же, скорее с удивлением, она однажды обнаружила в квартире молодую женщину – Лиза проснулась от непривычного грохота, доносящегося из кухни.

– А вы кто? – спросила Лиза, глядя, как та моет плиту.

– Домработница. Наташа. Меня Роман Викторович нанял.

– Кто?

– Роман Викторович.

– Понятно. Только в дальнюю комнату не заходите, – предупредила Лиза, – и дверцами шкафов не громыхайте.

Лиза ушла на свой диванчик. Так Рома решил бытовую проблему – нанял домработницу, которая гладила рубашки, мыла, чистила и даже готовила.

Хозяйке дома было все равно.

– Я тогда хорошо жила. Спокойно. Надо было оставить все, как есть, – призналась Лиза Полине. – Сколько так продолжалось? Год? Два? Еще бы пять прошло, я бы и не заметила. Надо было все сохранить. Но я ведь сама, собственными руками все разрушила – первая предложила развестись. Если бы не предложила, Рома бы никогда меня не решился бросить. Из-за Дашки. Я предложила, и он согласился. Понимаешь? Он сразу согласился. Так быстро, что я глазом не успела моргнуть. Даже обрадовался. Я видела, как он обрадовался.

– Ему было тоже тяжело, наверное, – сочувственно отозвалась Полина.

– Ему не было тяжело. Он был рад. Ты не можешь себе этого представить. Это нужно было видеть. Я тогда себя будто со стороны рассматривала. Когда ты говоришь мужу, что нужно развестись, а он улыбается и кивает. Не уговаривает, не волнуется, не пытается с тобой поговорить, а радуется, как ребенок, которому вдруг достался подарок, о котором он и не мечтал. Это больно. Так больно, что все внутри выжигает. Он просто сказал: «Хорошо». Я же видела, что он чуть ли не подпрыгивал от нетерпения. Сейчас я бы не дала ему развод. По судам бы загоняла. Превратила бы его жизнь в ад. Он бы умолял меня забрать заявление.

– Теперь прошлого не вернешь.

– Почему? Почему мне никто не сказал, что будет так больно? Почему никто не предупредил? Разве это справедливо? Разве честно? И вот ты мне скажи: Рома всегда был таким подлецом, это все видели, кроме меня? Ты видела? А если видела, почему не сказала?