Иван Зорин - В социальных сетях

– Да, договаривались…

Сидор Куляш вспомнил их разговор, состоявшийся вскоре после свадьбы, и подумал, что с тех пор прошли годы, проведенные ею среди банковского персонала, что, пробившись в его среднее звено, она метит теперь в топ-менеджеры.

«А директором все равно не станешь, – пробубнил он, слушая сонное посапывание. – Станешь старухой». Он вдруг вспомнил отца, променявшего его на бумажки – акции, векселя, облигации, которым отдавал все время, вместо того чтобы проводить его с сыном, и подумал, что теперь банк отнимает у него любовь, точно положив ее на депозит. Сидор Куляш, не мигая, смотрел на спящую жену, и ему были ненавистны ее сплетни про сослуживцев, корпоративные посиделки и бесконечное обновление гардероба, которые входят в офисную жизнь. Раньше он ждал ее допоздна, не сомкнув глаз, но она возвращалась уставшая, чужая, быстро раздевалась и, едва клюнув в лоб, отворачивалась к стене. А он еще полночи глядел в темневший потолок и, глотая обиду, думал, что у нее своя жизнь, и единственный выход для него – наладить свою.

«Почему каждый следующий муж хуже предыдущего, а каждая следующая жена – лучше? – поднявшись с постели, вынес он раз под утро тему для обсуждения. – Как после этого говорить о равенстве полов?»

Он подождал с час, но комментариев не последовало. И вдруг его охватил страх. «Раскольников! – вспомнил он. – Чертов репортаж! Может, и правда зря связался? Но за что меня убивать? Это же работа. Такая же, как у него».

Когда-то Сидор Куляш спал как убитый, а просыпался с трудом, будто возвращался с того света. Эта привычка дорого ему обходилась, а в юности едва не стоила диплома. Утреннюю лекцию в университете он обычно просыпал, но на последнем курсе ее часы выпали строгому профессору с острой, клинышком, бородкой. Он был грозой студентов, на экзаменах его боялись как огня. Сидор дважды делал попытку получить в зачетку его подпись, и оба раза неудачно. «Невежество, – возвращал ее профессор, вздернутой бородкой указывая на дверь. – И как вы только к нам поступили». Предмет был профилирующим, и перед Сидором замаячило отчисление. Он долго подбирал слова, прежде чем пожаловаться отцу.

– Почему сразу не обратился? – нахмурился тот.

– Надеялся, справлюсь…

А потом был звонок ректору, неловкая поза профессора, пришедшего принимать экзамен на дому – дело представили так, будто Сидор заболел, – непрерывное щебетание матери в прихожей: «Ну что вы, профессор, какие тапочки, это большая честь для нас…», шарканье придвинутого к кровати стула: «Когда на лекциях вы сидите, я стою, когда вы лежите, я позволю себе сесть», и виноватая улыбка, сползавшая на безжизненно повисшую бородку: «Что же вы сразу не сказали, что больны, ну поправляйтесь-поправляйтесь…», а в промежутке вопросы, напомнившие классику: «Не Париж ли столица Франции?» – и быстро вынесенный вердикт: «Отлично, надеюсь, моя экзекуция не слишком вас утомила». А потом, уже под одеялом, куда не проникал свет, была животная радость, смешанная со стыдом, и гулкие удары сердца, заглушавшие голоса в прихожей: «Может быть, чаю?» – «Нет-нет, спасибо, дела», – и уже после, когда хлопнула дверь, стук пальца по одеялу: «Вылезай, дорогой, все кончилось… Ты доволен?»

Этот домашний экзамен стоил Сидору всех пропущенных лекций.

Но крепкий сон остался в прошлом. Теперь Сидор Куляш сидел перед монитором и размышлял о том, каким боком выйдет ему репортаж о Раскольникове. Воображение рисовало ему страшные картины, когда человек с аватарой окровавленного топора потребует у него ответа, у Сидора дергалось веко, но вскоре он взял себя в руки. «Нервы разошлись, – снова юркнул он в постель, накрывшись с головой одеялом. – А все чертова группа, надо с ней закругляться».

Однако сообщения от Сидора Куляша продолжали появляться.

«Что такое история? Хотите сделать национальной историей историю брюнетов? Нет ничего проще! Рассказывайте только о брюнетах, их вкусах, привычках. И через поколение все, кому нация обязана величием, станут брюнетами».

«Какой ты ироничный! – вставила Дама с @. – Обожаю стеб!»

«Прошлое непредсказуемо, как было на самом деле, можно лишь гадать, – пропустил мимо Сидор Куляш. – Когда жизнь меняется на глазах, изменения в истории особенно заметны. О настоящем вообще можно судить по отношению к прошлому. Если превозносят цезаря, значит, правит сильная рука, если мартовские иды, значит, процветает либерализм».

«Да здравствует глупость! – вклинился Модест Одинаров. – Все горе – от ума!» Но его комментарий через несколько мгновений исчез. Потом наступило затишье, в котором проступало лишь победное молчание Сидора Куляша.

«Господи, как же вы всех достали!» – опять появился Модест Одинаров.

Это понравилось Ульяне Гроховец. Она не могла вообразить, что человек бывает настолько глуп. Она подумала, что Сидор Куляш всех разыгрывает. Но ее ждало разочарование.

«А чем? – удивился он. – Тем, что иду в ногу со временем? Что считаю свое время лучшим из времен? Да, я верю в прогресс и рад, что вношу в него свою лепту».

«Уж больно ты суетный, репортеришка, – вынес вердикт откуда-то взявшийся Раскольников. – Но дальше могилы все равно не уедешь».

На его аватаре угрожающе качнулся топор.

«Прогресс? – зазвучали усталые интонации Иннокентия Скородума. – Движение человечества напоминает шараханье броуновской частицы, которую лупят со всех сторон. Она движется по случайному маршруту, медленно удаляясь от начала. Сколько гениев не нашло применения своим талантам! Сколько бездарностей занимают чужое место! Все устроено так глупо, так нелепо… Нет, господа, КПД человечества очень низкий, странно, что оно вообще развивается».

«И этот туда же! – написала было Ульяна Гроховец. – Каждый гнет свое, даже здесь, в группе». Но потом решила не переводить стрелки на Иннокентия Скородума.

«Нет бога, кроме телевидения, и Сидор Куляш – пророк его! – огрызнулась она, выйдя из Сети, чтобы не видеть ответа.

«Умный – дурак!» – донесся ей вслед гомерический хохот Сидора Куляша.

«Умный – дурак!» – стучало у Полины Траговец, когда она открыла глаза. «Но это несправедливо…» – еще не отойдя ото сна, пробормотала она и огляделась по сторонам, не узнавая свою комнату. Она вспомнила, что до ночи засиделась в Интернете, и теперь корила себя. «Вон уж и сниться стали, – перебирала она участников группы. – А что я про них знаю? В Интернете, как и во сне, сплошные выдумки». Она вспомнила, как ошибалась в Модесте Одинарове, представляя его сильным, до тех пор пока не прочитала его интернетовские признания. Но и виртуальный портрет искажает реальный. Кто, например, этот Сидор Куляш? Надутый щеголеватый франтик? Длинный как жердь, с отсутствующим взглядом? Может, он и на телевидении не работает? А Иннокентий Скородум? Точно ли он знаменитый писатель? Может, все его творчество сводится к интернетовским постам? Боже, да кто все эти люди! Мы с ними в сущности не знакомы, как с прохожими на улице, так можно разговориться с первым встречным. Однако Полина чувствовала с участниками группы какую-то невидимую, корневую связь. «Точно – паутина», – проговорила она одними губами. За стенкой работал телевизор, передавали утренние новости. Мать сидела на кровати, уткнувшись в экран с тарелкой вишен, красивших простынь кровавыми пятнами, и Полина Траговец, глядя на нее из дверей, подумала, что не доживет до ее лет. Чтобы окончательно сбросить сон, Полина Траговец умылась, потом села за компьютер и написала от имени Ульяны Гроховец: