Ариадна Борисова - Хлеба и чуда (сборник)

Голодающая Беляницкая достигла критической степени худобы. Полина знала, что Сервантес настоял на «цыганочке» вместо модерна. Римма Осиповна вчера сметала на живульку цветастую юбку из платков фокусника. Страшно было представить, как Людмила в углу раздевалки с профессиональной беззастенчивостью начнет обряжаться в вышитую ночную сорочку и юбки… Пф-ф! Швабра. А Полине приходилось возить с собой шторку для переодевания. Мужчины норовили сунуть за нее дотошный нос, а то и шкодливую руку… Так почему бы не пустить в ход убойный шарм? Лучшее средство ниспровержения разомлевшей на салонном бенефисе балерины с ее многообещающим шепотом. В общем, или пан (и сюда втесались поляки!), или пропал.

Полина уселась на переднее кондукторское место, где исходил зноем радиатор. Будто озябла. Фон задуманной картины был великолепен: в засиневшем окне колыхались крупитчатые от снега полосы заходящего света. Теперь Полине якобы сделалось жарко. Впрочем, не якобы, действительно жарко, и притворяться не нужно. Повесила на спинку кресла пальто, сняла свитер. Расстегнуть кофту? Сбросила, осталась в черной летней безрукавке. И, не оборачиваясь, поняла: «зрительный зал» покорен. По крайней мере мужская ее часть.

Вырез безрукавки, словно створка черной раковины, контрастно оттенял полукружья двух матовых жемчужин. Отставная балерина зашипела, как игла на проигранной пластинке. Летом все стараются подставиться солнцу, и активность мужских поползновений падает от телесного изобилия, а избавление от зимних одежек произвело эффект рождения бабочки. В оконной синеве взошла Афродита. К ее перламутру хотелось прильнуть лицом, чтобы убедиться, какой он теплый и мягкий. Физика оказалась обольстительнее лирики. Беляницкая была побеждена.

… Сервантес понимал: певица затеяла маленький спектакль для него. До этого балерина для него читала стихи. Лицо нечаянного героя то краснело, то бледнело, как в песне о партизанке-молдаванке. Но тут прибыл трактор и – удивительное дело – без всякого толкача легко выудил из кювета засевший автобус. На миг за окнами взмахнули бока ухаба, машина рванулась и встала на крепкий наст.

Перистый снег мягко поскрипывал под ногами. Студеный воздух в два счета выветрил хмель. Выйдя на перекур, доктор посмеялся над интрижкой при киношниках, которые в своем авто находились на периферии многих событий. Как это часто бывало, Сервантес сделал вид, что не расслышал, но впервые по-настоящему обиделся на Якова Натановича.

Спустя много лет, когда Буфетов оброс внуками (врачи ошиблись в диагнозе бездетности) – своими внуками и жены, но тоже родными, а Штейнер остался старым (уже очень старым) холостяком, случайная встреча в большом городе, где они теперь жили, возобновила приятельство. Север, Лена, чудесные речные вояжи, ленты зимних дорог, – Буфетовым и Якову Натановичу было что перетряхнуть в памяти. Веселые гастрольные дни вспоминали с неизменным хохотом, доктор же про себя – с потаенной горечью.

Пурга не однажды ворошила сугробы. Не однажды приходилось выступать в замороженных клубах, спать в сельсоветах и школьных спортзалах, не всегда было что поесть, ломался транспорт, и планы летели к чертям. Всякий раз рюкзак с канистрой попадал в зону недреманного ока инструктора. Сторожевой взгляд фиксировал движения каждого и лишь мимо двух отчаянных соперниц сквозил с индифферентностью истинного вождя.

Гастролеры благополучно вернулись домой. Беляницкая с Полиной купили друг другу по бутылке шампанского в театральном буфете. Справили «похороны любви», добавили портвейн «777» и подрались. Удостоверившись, что чужих в рукопашной нет, соседи не стали совать нос в разборки. После сражения вышла дежурная по коридору и смела в совок кучку выдранных русых и платиновых волос с остатками шестимесячного перманента. Но нет худа без добра: у балерины прорезался полноценный голос, а Полина не без успеха начала кампанию против алкоголизма в Богеме. Борьба продлилась аж до Международного Дня солидарности трудящихся.

Встретившийся на параде Яков Натанович сообщил, что у Сервантеса в Москве скончалась мать. Он уехал, кажется, навсегда.

Ночью в кухне, размазывая по щекам пьяные черные слезы, Полина жаловалась скрипачу Жене Дядько, приглашенному Беляницкой третьим из опасений ссоры:

– Никому ничего не сказал… Сбежал, будто мы ему никто… Разве честные люди так поступают?

– Не поступают, – соглашался Женя и сочувственно поглаживал колено Полины.

– То с цензурой не вышло, теперь с рюмкой, – сокрушалась она, невезучая в борьбе с безнравственными проявлениями жизни.

Баса-октависта Дмитрия Филипповича, покончившего с пьянством еще летом, на какое-то время пригласили по договору в Ленинградский театр оперы и балета имени Кирова. Римма Осиповна неожиданно уволилась из концертно-эстрадного бюро. В ее комнату поселили нового баяниста. Старый пес Геббельс потерял тех, к кому был особенно привязан, и его забрали в свою новую квартиру Нарышкин с женой Маргошей. Геббельс несколько раз убегал в Богему, рвался в коридор и с недоумением обнюхивал двери комнат, ставших чужими. Подвывал, бегая по двору в поисках кошки Фундо. Но она, неизменная спутница обожаемого хозяина, была так далеко, что не могла услышать его страстных призывов.

Бурная маевка в честь Дня пионерии кончилась романом Беляницкой с Дядько. Надо отдать ей должное: прежде чем взять скрипача в энергичные танцевальные руки, она деликатно убедилась, что Полина холодна к давно и безнадежно влюбленному в нее музыканту. Он быстро привык к заботливому обхождению, пришитым пуговицам и чистому белью. Балерина научилась печь кубинский рыбный пирог и лапшовую запеканку по-немецки. Оказалась способной на подвиг…

– … ради квартиры, – уверяла Изу Полина, свидетельница со стороны невесты. Она таки слегка задумывалась, не проворонила ли свою судьбу.

Предприимчивая Беляницкая подначила Женю написать заявление в министерство, что он, редкий специалист оркестровой ямы, далее не намерен терпеть зимние холода в плохо обустроенном общежитии. Справедливый финал в виде ордера на отдельное жилье и свадьбы был, по общему мнению, спасительным, иначе бы Дядько попросту спился.

Провожая доктора Штейнера у двери новой квартиры со свадебного чаепития, Людмила посетовала:

– Как жаль, что не было Дмитрия Филипповича и Сервантеса…

– И Риммы Осиповны, – добавила подошедшая Полина.

– Дима через год-полтора вернется, – сказал Яков Натанович. – Тогда и спросим у него, как там Сервантес с Риммой живут. В праздники наверняка станет к ним ездить, не так далеко Ленинград.

– Кто с Риммой живет? – просипела моментально охрипшая Людмила. Полина молчала в шоке.