Олег Рой - Писатель и балерина

Глупые марионетки думают, что они что-то решают, на что-то влияют, с умным видом рассуждают о свободе воли и предопределении. Глупые, глупые марионетки! Нет ни свободы воли, ни предопределения, есть только желания кукловода. И ниточки, на которых висят безмозглые куклы. Дерг за ниточку, дерг! А потом… потом – самое сладкое: дерг – и оборвать! И сломанная кукла летит… нет, не в рай или в ад, нет никаких таких рая и ада. Летит в пыльный угол со всяким мусором. Потому что марионетка, сорванная со своей ниточки, – уже мусор. И можно только вспоминать, замирая от наслаждения, как послушно, как прекрасно плясала она на своей ниточке. Больше не запляшет. Вместо нее будут – так же послушно и прекрасно – плясать другие куклы.

Пока не придет и их час, их время, их черед, и тонкие ниточки с еле слышным звуком лопнут – и следующие куклы, завершив свою роль, полетят в пыль, в мусор, в небытие…

Черт, черт, черт! Марк готов был бегать по стенам и по потолку – если бы умел.

Ведь все же получалось! И из‑за какой-то крошечной, не больше песчинки, неувязки – и прекрасный, продуманный, стройный сюжет застрял. Из‑за пустяка, из‑за песчинки! Гигантское сюжетное колесо заскрипело, заскрежетало – и замерло.

Он-то рассчитывал, даже уверен был, что, когда дойдет до этого этапа, что-нибудь придумается. Ан нет. Уж и так, и эдак вертел – не придумывается.

Почему, ну почему Алина не танцует премьеру?!

В жизни, как и когда-то в «Призраке Оперы», все вышло очень просто – только наоборот. Призрак из‑за вожделенной роли угрожал директору театра, Марк самолично попросил Ген-Гена, чтоб Полине дали на премьере сольный танец – Утро, разумеется. Ну в смысле Молитву. Ген-Ген слегка поморщился, но согласился: ладно, пусть попробует.

А в романе повлиять на события вокруг Алины может только загадочный Он, неизвестный поклонник с белыми лилиями. Разве может он угрожать директору? Чай, не в девятнадцатом веке действие происходит. И попросить о чем-то директора театра Он тоже никак не может. Он же неизвестный.

Да и, самое главное, зачем? Ведь все действительно ровно наоборот. Нет никакой необходимости ни просить, ни как-то еще добиваться, чтобы Алине-Ангелине дали танцевать премьеру. Она и так ее танцует, потому что – а кому ж еще? Она хоть и не признанная прима, но очевидно же – лучшая. Разумеется, премьеру должна танцевать она.

Но она не должна!

Потому что на этом конфликте половина сюжета подвешена. А то и весь. И таинственный Он тут совершенно ни при чем. Вот уничтожить встающие на ее пути препятствия – это Он мог бы. Но вставать ей поперек дороги Он же не станет – да и как Он мог бы это проделать? Вот ликвидировать Петеньку Он может. Хотя, возможно, Петеньку убила сама Алина – это так и останется неизвестным до самого финала, Марк и сам еще не решил, как оно там на самом деле.

Но как, как сделать так, чтобы Алину не допустили до премьерного спектакля? Как?! А еще говорят, что писатель может как угодно свои сюжеты и своих персонажей поворачивать. Что б они понимали! Тут ерундовое обоснование придумать не можешь, потому что все придуманное – не то и не так.

Непонятные закорючки покрывали уже третий лист блокнота – так Марк обдумывал варианты, помечая их, чтобы можно было потом вспомнить. Он еще раз просмотрел все, что успел насочинять.

Ногу случайно растянула? Банально очень. И вообще – тьфу. Или не случайно? Кто-то из конкуренток подтолкнул, она упала неудачно… Нет, не годится. Его Алина – умница, невозможно, чтобы она под ноги не смотрела. Да и падать балерины умеют, а ноги пуще всего берегут – даже в падении. Или Петенька что-нибудь гадкое господину директору нашептал? Зачем бы? Хотя не исключено… Например, Алина его наконец турнула, и он решил нагадить… Да… может и так быть. Только как-то… Вязко это все как-то, думал Марк. К тому же Петеньку убивают еще до премьеры – собственно, так оно уже и написано. И с какой стати тогда у Алины роль забирать? Разве станет директор театра после Петенькиной смерти соблюдать данное покойнику обещание? Какой смысл? Нет, Петенькино вмешательство тоже ничего в сюжете не решает. Может, еще какой-нибудь большой босс от искусства начал кого-то другого из труппы продвигать? Или официальная прима чувствует, что юная соперница уже на пятки наступает, и начинает интриговать? Почему перед самой премьерой, а не тогда, когда Алину только-только в первый состав поставили? Конфликт в том и должен состоять, что сперва ей дали возможность танцевать премьеру, а после почему-то эту возможность отобрали.

Почему?!! Почему, черт побери?!!

Марк со всей силы шарахнул кулаком по собственному колену. Запястье прострелило острой болью, а колено… Колену – хоть бы хны.

Открыл чистый лист, порисовал еще немного закорючек. Нет, все это решительно никуда не годится.

Господи, кто там еще звонит? Что им всем от меня надо?

Трубку Марк, однако, взял. В ответ на его угрюмое «ну?» из динамика донесся веселый говорок Ген-Гена:

– Слушай, Марк Кстиныч, друг разлюбезный, ну ты там как-нибудь уже определись, а?

– Что такое? – все так же угрюмо осведомился Марк.

– Да насчет «Коппелии» и твоей протеже. Не, я понимаю, тонкая нервная организация, все дела. Хотя, между нами мальчиками, я тебе скажу: все эти утонченные сильфиды вообще-то – здоровые кобылы. Ну, при таких-то нагрузках – еще бы.

– Ты мне позвонил, чтобы про кобыл рассказать?

– А, не! Чего про них рассказывать, и так все на виду. – Он довольно хохотнул. – Короче, я в твои дела не лезу, хотя много чего мог бы сказать. Но ведь дичь какая-то получается. Вы там придите к какому-нибудь консенсусу, у меня и без тебя, если что, забот хватает, до премьеры всего ж ничего остается. До Нового года меньше двух недель, а в январе уже, в первой декаде…

– Да в чем дело-то? – Марк начал злиться.

– В чем, в чем, в сильфиде твоей, – до Женьки, похоже, дошло, что Марк ничего не понимает и вообще, вероятно, не в курсе, – в Ижорской. Пошел я тебе навстречу, поставил ее в первый состав, ну, чтоб на премьере она плясала. А она, вишь, является ко мне давеча – очи долу, ножки крестиком: «Ах, я не могу, я не готова, я не справлюсь, пусть Павленко премьеру танцует». Ну, между нами мальчиками, Павленко, не в обиду тебе будь сказано, помузыкальнее твоей сильфиды будет, во второй состав я ее прям со скрежетом зубовным переводил. Так что я только за обратную рокировку. Но я не понял, что это за испанские танцы были. Хочу премьеру – не хочу премьеру. В следующий раз, когда за сильфиду свою просить станешь, сперва с ней разберись, чтоб без таких вот… выкрутасов.

Но Марк уже почти не слушал:

– А, ладно, ладно. Ты извини, Ген-Ген, я работаю. Я понял, да, я разберусь.