Сергей Лебедев - Люди августа

В гостинице не было воды, дверь номера советовали на ночь подпереть изнутри чем-нибудь тяжелым; здесь не было Казахстана, не было СНГ, была какая-то вольная республика Балхаш, придаток работающего с перебоями медного комбината.

Два дня в городе, два дня расспросов о сороковых – впустую; ни следователей, ни милиционеров, ни газетчиков не осталось с тех времен. Почти никто здесь не был местным уроженцем, ведь город возник в начале тридцатых, и специалистов всех профессий завозили сюда, как завозили все от гвоздей до зеркал; и с той же легкостью, что прибыли, люди потом уезжали, меняли одну стройку на другую.

В конце концов я взял в библиотеке книжку, изданную к городскому юбилею, и выписал оттуда имена тех, кто управлял горкомом партии в нужные мне годы. Все руководители высшего звена либо уехали, либо лежали на городском кладбище; но мне подсказали, что есть один человек, который был в сороковые инструктором, начинающим пропагандистом, потом дошел до второго секретаря, а сейчас на пенсии.

Я думал встретить всеми позабытого старика-коммуниста, унылый призрак былых времен. Но бывший второй секретарь оказался совсем из другой породы; десятки лет он жил в ритме рудника, в ритме добываемых тонн медной руды; и что-то в нем самом теперь было от меди, от плавкого и ковкого металла, почти не подверженного коррозии; железные люди прежних времен проржавели, рассыпались в прах, а он, медный человек , уцелел умственно и душевно.

И – о чудо – он вспомнил 1948 год; он сказал мне, что я не первый из ищущих; что иногда приезжают люди, странные люди из дальних краев, дети, внуки – и он фактически вынужден помнить, ведь нет ни музея, ни архивов, ни списков, ни старых зон.

Я спросил его, что думал он сам, будучи работником горкома, обо всех заключенных и высланных; ведь он был членом партии, партийной номенклатурой, был властью… Он сказал, что ничего не думал; он приехал сюда демобилизованным после войны, служил в тяжелой артиллерии, стрелял из 122-миллиметровой гаубицы; а здесь нужно было строить, создавать, и все, что шло на пользу строительству, воспринималось если не как добро, то уж во всяком случае не как зло.

– В сорок восьмом году, – сказал он, – появились эти… Тут всегда неспокойно было, в некоторые поселки комендант без солдат не показывался. Грабили, убивали, банды и бандочки возникали. Партийных резали. Чужих резали. Скот угоняли. Но в сорок восьмом… Слухи тогда по лагерям прошли, что будет новый тридцать седьмой, новые дела готовятся на всех. Слухи и есть слухи. Не в первый раз. Но, наверное, в них все-таки дело… Как-то нашли эти бандиты друг друга. Двое с Кавказа, из тех, что были из армии уволены, когда чеченцев с ингушами депортировали. Офицеры. Другие тоже офицеры – те, кого после войны посадили. Кто-то еще к ним прибился из «старичков», кого с западной границы до войны высылали…

– Кастальский? – спросил я.

– Нет, не помню, – ответил он. – Фамилий вообще не помню. Так, в общих чертах. Они сберкассы грабили, чисто все делали, без крови, и найти их не могли. Шофер у них был, на строительстве работал, провозил, куда надо, тут сберкасс-то не шибко много было, только в самых больших поселках. План, наверное, у них был, под него деньги и копили. План побега. Если по озеру на восток проплыть, там двести километров до китайской границы остается. Казахи от раскулачивания этой дорогой в тридцатые бежали. И в сороковые тоже. Места дикие, пограничные наряды все ущелья перекрыть не могли. Проводники были, которые этим промышляли – доводили до границы, там передавали китайцам, таким же проводникам. Дорого брали. А без них не пройдешь, пески да горы, тропы знать нужно, колодцы. Пограничники, опять же. Многие, кто беглецов водил, сгинули. Потому и дорого, да еще китайцам заплатить нужно.

– А что в Китае? Что там делать? Там же как раз коммунисты Чан Кайши додавили? – спросил я, заметив с запозданием, как поморщился старик при слове «коммунисты».

– Да не в Китай, – махнул он рукой. – Ты же из Москвы, у вас там другая карта в голове, вы про Восток ничего не знаете. А в лагерях, что в Казахстане и на Алтае, все мечтали сбежать на Тайвань. Нет, не Тайвань, путаю. На Гонконг. В английскую колонию. Это правда так было, не вру. Мечта была такая. Земля обетованная. Надо же мечтать сбежать куда-то. Вот и мечтали. И не сказать, чтобы совсем о невозможном. Китай тогда еще насквозь дырявый был, можно было пройти. Думаю, эти так и решили – в Гонконг. Затем так много денег и собирали – у китайцев на фунты выменять, там у контрабандистов десять валют в ходу было. Пусть по дикому курсу, в десять раз дороже, но обменяли бы.

Слушая старика, я начал догадываться, зачем беглецам понадобился Кастальский. Кто-то из фронтовиков, может, и был в Европе в сорок пятом, но на деле западную жизнь знал только он, сам родившийся на Западе, в Польше, на присоединенных к СССР землях, человек приграничья, администратор, финансист; он был их счастливым билетом: надо же как-то устраиваться там, куда-то уезжать из Гонконга, чем-то зарабатывать; и только Кастальский мог все это обеспечить.

– Только промашка у них вышла, – продолжал тем временем старик. – В сорок восьмом, в начале лета, были они в Приозерске, это с лишним сто километров отсюда на запад. Там женщина у кого-то из них была, сын был. Может, планировали налет сделать и у нее отсидеться. Патруль их остановил. А там каждый в кузове – нарушитель режима, они же все сосланные, спецпоселенцы, им свободно раскатывать нельзя. Конечно, как-то они выкручивались раньше, может, деньги давали, а тут не получилось. Расстреляли они патруль, а на станции в Приозерске в тот момент воинский эшелон стоял. Погоня началась за ними, но один в банде был местный. Он их увел в Бетпак-Далу.

– Бетпак-Дала… – тихо произнес старик, заметив, что я не понимаю значения, с которым он проговорил это название. – Голодная степь, так это переводится. Мертвое место, без воды, без троп, без жилья. Сотни километров. Там басмачи прятались, были у них стоянки секретные. Говорят, чуть ли не Чингисхановых времен могилы встречаются.

Я попытался себе представить, что же это за место, и старик, уловив, о чем я думаю, сказал с ласковой насмешкой:

– Не думай, что если ты видел пустыню из окна автобуса, то что-то поймешь про Бетпак-Далу. Если ты даже год здесь проживешь, облазаешь все окрестности – не поймешь. Тут одно, там – другое. Мне военные говорили по секрету, может, байку, конечно, но не в этом суть, – что в Бетпак-Дале космонавтов тренировали, она как раз одной стороной к Байконуру выходит. И те, кто потом в космосе бывал, рассказывали, что в Бетпак-Дале было хуже. Это настоящая, – он выделил голосом «настоящая», – пустыня. Пусть и называется степь.