Сергей Лебедев - Люди августа

В конце восьмидесятых, когда Кирилл в колонии срок мотал, послабления пошли, политических выпустили всех, Песий Царь засмурнел, чувствовал, что перемены начинаются крупные. Ему какой-то освобождавшийся цеховик, посаженный за нелегальное производство, – прозорливец! – даже предложил со службы уйти, деньги большие сулил, если частный центр тренировки собак для охраны откроет.

Песий Царь не послушал его, а уже трудности со снабжением начались, даже он кормежку для собак нормальную достать не мог. А при этом при колонии кооператив возник, стали зэки матрешки точить, художник из зэков их расписывал; затем фальшивые сабли под старину пошли, шкатулки; отгружали их в Ленинград и в Москву, кто-то из бывших сидельцев колонии вышел уже в бандитские авторитеты и торговлю эту, по лоткам и с рук, крышевал. Пока – матрешки и сабли, но уже присматривались те из офицеров, кто долю в кооперативе имел, к лесоповалу, к торговле лесом; Песий Царь оказался на обочине, его дело было собак дрессировать, и он совсем замкнулся, почти заперся в питомнике; но слабины не дал, псов муштровал, может, и основательнее, чем прежде.

Потом был август 1991-го, года через полтора начались задержки зарплаты у охраны. Песий Царь браконьерить стал, чтобы псов своих кормить, едва лесничего не застрелил, когда тот его застал над двумя лосями, теплыми еще. И без того нелюдимый, все реже заговаривал он с другими офицерами, все больше времени проводил с собаками, словно советовался с ними, как жить дальше, пытался чувством уловить – как псы новое время принимают, что чуют в будущем.

Песий Царь отказался уезжать, когда колонию закрыли; сначала писал наверх бумаги, думая, что там не знают, иначе чем объясняется чудовищная эта ошибка? Но потом понял, что и генералы считают колонию ненужной, других хватит – и с той поры не верил, что государство есть государство, милицейское начальство – милицейское начальство; он думал, что произошла подмена, все оказалось ненастоящим и надо до кого-то достучаться, кто так же, как и он, остался зрячим.

А потом в одночасье перестал и мучиться умственно, и петиции свои писать. Что-то в нем новое открылось, ему самому неведомое; может, впервые почувствовал он, что другой могла быть вся его жизнь, если бы не форма милицейская, надетая еще в юности.

Анахоретом перезимовал он в брошенной колонии, где сохранил свой собачий питомник, полтора десятка отборных овчарок, а затем настрелял пушного зверя, купил старый конвойный «уазик» – буханку, когда-то списанный из той же колонии. И начал, как живодер, объезжать деревни и поселки, высматривая зряшных людей – гулевых опустившихся мужичков, детей-бродяжек, сбежавших из интерната, умственно отсталых, инвалидов, старых проституток-«плечевок», которым уже не было места на трассе. Кирилл сказал, что некоторых, без слов поняв, зачем явился Песий Царь, выдавали жители; от бродяг было беспокойство, они приворовывали, устраивали лежбища в брошенных домах; кое-где Песьего Царя знали, вспоминали, что он из вохры, где-то и вовсе не знали, но угадывали, что он из охраны – места были лагерные, там конвойных узнавали легко.

Песий Царь колесил по округе без малого год, раз в несколько недель совершая свои объезды. За это время никто не разу не поинтересовался, кто он такой, куда увозит людей. Если бы, может, он хоть однажды ошибся, попробовал забрать кого-то, кто мог за себя постоять или был хоть чем-то симпатичен жителям, все обернулось бы иначе; но Песий Царь выбирал только тех, от кого деревенские и поселковые и сами были рады избавиться, только не знали как. Да и ненавидели бродяг люто, пожары от них постоянно случались. Сложился молчаливый уговор, некоторые даже пытались напроситься к нему в долю, думая, что он завел в тайге выгодный бизнес, нашел золотую залежь и набирает рабов; впрочем, работники из тех, кого он увозил, были неважные, и большинство полагало, что бывший охранник тронулся умом, решил извести бродяжек; но, поскольку вся вина падала лишь на него одного, ему не перечили.

Наверное, в самом начале Песий Царь еще видел в своих пленниках людей, в нем жил устав караульной службы, оберегавший его от лишних жестокостей. Десяток человек покрепче работали в карьере и на лесной деляне, а остальные, негодные к работе, образовывали «контингент», и, может быть, Песий Царь нуждался в них еще больше, чем в работниках, – детдомовские беглецы, дурачки, умотанные жизнью бродяги без слов и сомнений приняли придуманную им форму существования. Когда вечером он пересчитывал их и счет сходился, он даже, кажется, испытывал какое-то к ним расположение: просто за то, что они есть, они в его власти и не помышляют бежать; впрочем, убежать было невозможно.

За время, пока он жил в бывшей колонии один, он скрестил овчарку с волком. Вероятно, он думал получить пса послушного, как собака, и свирепого, как волк; но вышло так, что он оказался у псов этой новой, им самим выведенной породы в заложниках.

Они плохо поддавались дрессировке, лишь немногие способны были сидеть на цепи. Да, он был Песий Царь, и псы его слушались – ровно настолько, сколько в них было собачьей крови. Но волчья кровь уже не была ему подвластна, Волчьим Царем он не был.

Однажды, как рассказывал Кирилл, новые псы даже напали на Песьего Царя; по-цыгански телесно ловкий, живучий, он отбился, раскроив одному голову лопатой. Но псов было штук двадцать, их нельзя было прогнать, они считали колонию своей территорией. А перебить их, перестрелять Песий Царь не мог, они были его неразумные дети, он сам их вывел, возился со щенками; один барак был их бараком, туда никто, кроме Песьего Царя, не заходил, не знал, что там творится. Единственное, что Песьему Царю удалось преподать им, – науку охраны; кто бы ни пытался убежать из колонии, рядом оказывался один из псов, рычанием скликал других – и они валили беглеца, кусали, рвали, пока Песий Царь не оттаскивал вожака.

Так, наверное, пришла ему в голову страшноватая идея. Псы плодились, их становилось все больше, и он чувствовал, что скоро даже его умение, власть над собаками, не поможет, – их будет слишком много, и он не удержит их волей и разумом, что-то упустит, где-то ошибется, и в косматых головах вспыхнет смутная мысль, что он не Царь, а просто человек; власть утекала от него, переходила к собакам. И он должен был придумать, как снова сделать их своей сворой, вернуть царство ; и он придумал.

В первый раз все вышло случайно: двое бичей вырыли подкоп из барака, полили следы соляркой, чтобы сбить псам нюх; ночью, когда все спали, ушли к ближнему болоту, к воде; псов тогда не было в колонии, они сворой носились по окрестным лесам, загоняя животных в пропитание, а когда вернулись, прошло уже часов пять или шесть с побега.