Евгений Водолазкин - Авиатор

С нами за столом сидел отставной адмирал – доброжелательный дядька, следивший за тем, чтобы ни один тост не прошел без выпитой рюмки. Спустя полчаса Платоша спросил нашего соседа, правда ли, что у того времени – как у адмирала в отставке. Адмирал ответил, что чистая правда. Улыбался, демонстрировал белизну искусственных зубов. Вскоре Платоша повторил этот вопрос еще раз, а затем еще, но адмирал отвечал на это так же доброжелательно, как в первый раз.

Жаль, что обещанный тост не состоялся в начале вечера – тогда бы он больше соответствовал тому, что планировали газовики. Но поскольку тост был задуман как кульминация, прозвучал он уже ближе к концу. Когда Платоша предложил выпить за воюющих со льдом супругов Жабченко, большого протеста в зале это не вызвало. Я даже не уверена, что все его тост услышали. Интересно, что супруги Жабченко, сидевшие в дальнем конце зала и кричавшие громче всех, – услышали. Их не удивило, что после скандала с попаданием на банкет теперь в их честь провозглашают тост. Не удивила даже объявленная их война со льдом. Они встали и раскланялись.

А гонорар мы все-таки получили.

В моей прежней квартире я иногда чувствую себя будто на острове – среди моря чужой жизни. Бедный Робинзон Крузо.

Иннокентий меня всё больше беспокоит.

Его движения становятся всё менее уверенными.

Иногда я вижу, как его на ходу слегка заносит.

Если не присматриваться – не заметишь. А я присматриваюсь. Хочу угадать путь, понять, как дальше будет развиваться дело.

Но проблемы не только двигательные. Мне кажется, у него начали возникать нарушения в оперативной памяти. Если он вдруг отвлекается во время речи, то зачастую теряет мысль.

Пока я не хочу говорить об этом ни с ним, ни с Настей. Не хочу их пугать. Всё еще надеюсь, что это временное.

И этот корпоратив газовиков. Я понимаю, что причина для путаницы была алкогольная. И всё же не нравится мне этот случай. Как можно было забыть то, что накануне учил весь вечер?

А сам корпоратив – Настина затея. Сколько бы они оба меня ни убеждали, что она здесь ни при чем, носом чую: Настя придумала.

Хочется дать ей по башке, но воздерживаюсь. Она забавная.

Гуляли сегодня по кладбищу Александро-Невской лавры. Я вообще люблю гулять по кладбищам. Настя вот не любит. Однажды во время прогулки она сказала, что там ее терзает мысль: наше счастье когда-нибудь кончится. Оно когда-нибудь и кончится, отвечаю, может быть, даже скоро – всякое ведь на свете бывает. Сказал – и пожалел: Настя заплакала. Как-то даже на нее не похоже.

А вчера очень хорошо было – рассеянное сентябрьское солнце, на земле листья – отдельными желтыми пятнами, еще не ковром. Настя шла, держа меня под руку, прижавшись щекой к моему плечу, и оттого движение наше было медленным. Мы рассматривали надписи на надгробиях. Старые надгробия очень красивы – красивее нынешних, даже богатых. А надписи просто прекрасны, потому что старая их орфография не сравнится с новой: в ней есть душа. И золотой век нашей литературы связан именно с нею.

Даже мои детство и юность – и те с ней связаны, хотя к золотому веку я не отношусь. Платонов (взгляд поверх пенсне), когда в корнях слов пишется ять ? Память потеряла ее лицо, фигуру, голос, но этот взгляд поверх пенсне остался. Хотя почему, собственно, “ее” – ведь это мог быть мужчина? Нет, точно мужчина – тесемка от пенсне в кармане сюртука… Ять , отвечаю, пишется в ряде слов исконно русского происхождения: бѣжать, бѣдный, блѣдный, вѣко, вѣкъ…

На выросшем перед нами гранитном надгробии открывается что-то знакомое, только я еще не понимаю, что. Нет, понимаю. Понимаю: конечно же, имя. Терентiй Осиповичъ Добросклоновъ, 1835–1916. И фраза: “Иди бестрепетно!” Она там почему-то не написана, но не всё ведь на свете пишется.

Иди бестрепетно, Терентий Осипович, в Царство Небесное. Чучело медведя у входа, мой бег через анфиладу комнат и триумфальное чтение стихотворения. Теоретически это может быть другой Терентий Осипович, но сердцем чувствую, что тот самый. Умер он, стало быть, за год до того, как всё началось. За год – вот уж повезло Терентию Осиповичу. Умер спокойно, в полном неведении относительно грядущих перемен, в кругу, хочется верить, домашних, с надеждой на их беспечальную жизнь.

С 1916-го прошло 83 года, и от Терентия Осиповича, следует полагать, не много осталось: скелет, обручальное кольцо, пуговицы его роскошного мундира (а может, и сам мундир!) и, конечно же, о двух хвостах борода. Да, малая часть, всего ничего, но ведь – именно его часть, того Терентия Осиповича, который подбодрил меня в трудную минуту на шестом году моей жизни. Вот он лежит под землей в двух метрах от меня…

– Если раскопать эту могилу, – говорю Насте, – можно увидеть человека, которого в последний раз я встречал в 1905 году.

Протяжный Настин взгляд на меня. Выразительно молчит. Кажется, она не хочет откапывать Терентия Осиповича.

– Просто это один из свидетелей моего детства, – поясняю. – Мне отец назвал его полное имя, и оно мне запомнилось. Так бывает. Это было одно из первых оставшихся в моей памяти имен. И вдруг я натыкаюсь на него здесь, представляешь?

– Нет встречи удивительнее.

Настя прижимается к моему плечу еще сильнее. Она видит, что откапывать Терентия Осиповича никто не собирается.

Странная прогулка – так назвала бы я рассказ о сегодняшнем дне. Гуляли мы по Никольскому кладбищу Александро-Невской лавры. Мы, кстати, не впервые по кладбищу гуляем: у Платонова – как бы это выразиться? – некоторая слабость к таким прогулкам. Эти прогулки меня особенно не тяготят, а с другой стороны – не сказать, что сильно повышают настроение, – не Диснейленд как-никак. А гулять мне, ввиду ребенка, нужно.

Так вот, гуляли мы, гуляли, как вдруг Платоша замер у одной могилы. Лежит там Терентий Осипович Добросклонов – такое имя грех не запомнить. Терентий Осипович – автор фразы “Иди бестрепетно”, якобы сказанной в детстве моему будущему мужу. Фраза, не спорю, хорошая, не хуже имени Терентия Осиповича, но впечатление, которое произвела эта могила на Платошу, не подлежит описанию.

Рассказал он мне в подробностях всё с этой фразой связанное, а потом и говорит, что если, мол, Терентия Осиповича выкопать, то, кроме скелета и мундира, ничего не обнаружишь. Ну да, соглашаюсь, тут обольщаться не приходится. А он подумал немного и говорит, что еще бороду, наверное, обнаружишь. Металлические детали еще какие-нибудь. И я чувствую вдруг, что говорит он это как-то заправски, по-деловому. Что вот еще немного – и раскопает он эту могилу и всё обнаружит. Простояли мы у могилы около часа.