Евгений Водолазкин - Авиатор
- Название:Авиатор
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:АСТ : Редакция Елены Шубиной
- Год:2016
- Город:Москва
- ISBN:978-5-17-096655-4
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Евгений Водолазкин - Авиатор краткое содержание
Герой нового романа “Авиатор” – человек в состоянии tabula rasa: очнувшись однажды на больничной койке, он понимает, что не знает про себя ровным счетом ничего – ни своего имени, ни кто он такой, ни где находится. В надежде восстановить историю своей жизни, он начинает записывать посетившие его воспоминания, отрывочные и хаотичные: Петербург начала ХХ века, дачное детство в Сиверской и Алуште, гимназия и первая любовь, революция 1917-го, влюбленность в авиацию, Соловки… Но откуда он так точно помнит детали быта, фразы, запахи, звуки того времени, если на календаре – 1999 год?..
Авиатор - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Впервые за несколько месяцев пишу рукой. Это довольно непросто: рука плохо двигается. Гейгер называет это проблемами с мелкой моторикой. Пишу, а не печатаю, потому что при посадке самолета пользоваться компьютером, оказывается, нельзя. В слове посадка есть свое преувеличение. Полчаса назад объявили, что у самолета не выходит шасси. Мы не можем сесть.
Я пишу, поскольку надо же чем-то заниматься. Некоторые смотрят в иллюминатор. Они бы, может, и не смотрели, но шторки велели открыть. В случае аварийного приземления глаза не должны тратить время на привыкание к естественному свету. Некоторые плачут, но лучше ведь писать. Бумага, я думаю, надежнее, чем компьютер. Ей, в отличие от компьютера, удар о землю не страшен. Правда, она может сгореть.
Чтобы этого не случилось, самолет вырабатывает горючее. Уже два раза звучала команда прижать голову к впереди стоящему креслу, и самолет делал заход на посадку. Пролетев над взлетной полосой, плавно поднимался в небо: шасси в очередной раз не вышло.
Я сижу у окна в одном из последних рядов авиалайнера. Справа от меня пожилой немец с белой полоской на воротничке. Она, я знаю, обозначает его принадлежность к духовенству. Спрашивает с умеренным немецким акцентом:
– Сколько нас здесь летит – человек триста?
– Не меньше, – отвечаю.
Путь его мысли понятен, но я не хочу ему следовать. Отворачиваюсь к иллюминатору. Под крылом Петербург и ни малейшего признака шасси. Время от времени кто-то из команды подходит к иллюминатору, но видит то же, что и я, – линии Васильевского острова, купол Исаакия и Петропавловский шпиль. Редкий город может в последний момент одарить такой красотой.
Из кабины выходит капитан корабля и по микрофону обращается к пассажирам. Говорит, что поломка шасси в авиации – обычное дело, и никто еще от этого не умирал. Вид его излучает спокойствие. Из динамиков раздаются первые такты “Времен года”. В параллельных проходах одновременно появляются стюардессы. Они уже не улыбаются, как в начале полета, но и паники на их лицах не заметно. Капитан (мундир с иголочки), не торопясь, идет по салону и скрывается за шторой в хвосте самолета. Мой сосед зачарованно смотрит на статных русских красавиц, разливающих под музыку Чайковского минеральную воду. Опасность обостряет восприятие красоты.
Сзади слышны сдавленные рыдания и короткие шлепки. Я оборачиваюсь. Сквозь щель в шторе видно, как, сидя на откидном стуле, рыдает одна из стюардесс, а капитан хлещет ее ладонью по щекам. Его неторопливое движение сюда имело вполне конкретные задачи.
В параллельном ряду кого-то рвет.
Рука уже едва выводит буквы, они становятся всё меньше и кривее – нужно чуть передохнуть. Да, важно: я обещал описать убийство Зарецкого. До приземления, кажется, не так много времени.
У самолета из Мюнхена заклинило шасси. Это только что объявили в аэропорту.
Мне страшно.
Стараюсь ни о чем думать.
У меня с собой ежедневник – просто буду описывать то, что вижу. Иннокентий, думаю, поступил бы именно так.
Одно хорошо: о происходящем здесь не знает Настя. Не знает даже о том, что Иннокентий вылетел из Мюнхена.
Стоят заплаканные встречающие. Особая неподвижность тех, кто готовится к трагедии. Сквозняк шевелит целлофан букетов – мало-помалу цветы приобретают зловещий смысл.
В зале ожидания и снаружи разворачивают первые телекамеры.
Мелькает ужасная мысль, что для больного человека катастрофа в каком-то смысле… Мысль ужасна своей неправотой.
В зале появляются психологи. Сразу же определяют тех, кому нужна помощь, – собственно, тут и психологом быть не нужно.
Ко мне не подходят. Я пишу, а кто пишет, тот, они знают, в полной психической норме.
На огромном экране возникает телевизионная трансляция из аэропорта. Телевидение жестоко. Бесстрастно вроде бы фиксирует происходящее, но в этом бесстрастии и состоит жестокость.
Бытие раздвоилось. Люди с букетами здесь и точно такие же на экране. Вижу себя. На экране рядом со мной психолог обнимает подопечную, поглаживает ее по спине. Странно, я их не видел.
Оборачиваюсь: так и есть, стоят. Подопечная рассеянно плачет у психолога на плече. Еще не понятно, нужно ли плакать: может, всё еще обойдется.
Самолет: анфас. Огромная, на весь экран, конструкция. Оперный театр, ледовый дворец, аквапарк – только не летательный аппарат. Воплощение идеи грандиозного.
Не летит – висит. Позирует камере на границе летного поля, в переливах расплавленного воздуха.
Заходит на посадку. Снижается.
Несется над взлетной полосой.
Мы же видим, что шасси опять не вышло, – не садись! Не садись…
Общий крик.
Самолет набирает высоту и уходит на следующий круг.
А я давно поняла, что Зарецкого убил Платоша. Сейчас, когда он так далеко, мне легче об этом писать. Бабушка, конечно, сбила меня с толку этим своим заказала – но только на краткое время. Просто я почему-то не сообразила, кому она заказала. Точнее, сказала. Когда арестовали ее отца, моего прадедушку, она сказала Платоше, чтобы он ни в коем случае не убивал Зарецкого. Трудно было этой просьбы не понять. Я думаю, ему и самому такие вещи на ум приходили, но уж после сказанного что ему оставалось?
Само убийство я не очень хорошо себе представляю. Фантазировать не буду – всё слишком серьезно. Много раз я хотела с Платошей о Зарецком поговорить, но всё никак не осмеливалась. Раз он сам об этом не говорит, думала, то и я не должна. А теперь, может, поговорю. Он ведь не зря к нам с Гейгером по поводу Зарецкого обратился – это была просьба о большем.
Да, кстати, Гейгер… Мне отчего-то кажется, что он тоже обо всем догадался. Может быть, еще раньше, чем я. Но – молчит, молчит.
Господи, помилуй. Я сказал священнику: вот я покаялся на исповеди, что когда-то убил человека, но легче мне не становится. Священник же ответил: ты просил прощения у Бога, Которого не убивал, – может быть, тебе попросить прощения у убитого? Боже мой, что же я могу сказать убитому, и услышит ли он меня оттуда? И я пришел домой, взял орудие убийства и направился на место преступления. Придя туда, сказал: прости меня, раб Божий Николай, что я убил тебя статуэткой Фемиды мартовским вечером 1923 года. С того самого года ты, может, ждешь этих слов, а я все никак их не произносил – просто не думал, что такое возможно.
Потом ходил на кладбище. Взяв с собой Фемиду, снова говорил с рабом Божиим Николаем. За Фемиду отдельно просил прощения – мне, когда убивал, казалось, что восстанавливаю справедливость, хотя о какой справедливости здесь можно говорить? Сплошная несправедливость. И даже о справедливости я уже потом придумал, а первоначально остановил свой выбор на Фемиде совсем по другой причине.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: