Анна Бердичевская - КРУК

Голова у Кузьмы стала какая-то тяжелая и ленивая, вообще нехорошо ему стало. Он попытался читать дневник дальше, но разобрал, ломая мозги и с огромным трудом только: «Кузьма, читать не обязательно, только если и когда очень тебе понадобится. Потому я и зашифровал. Нечего попусту умножать сущности».

Никакой объективной надобности читать Кузьма в самом деле обнаружить не смог. Чисто физически не смог – в висках стучало, и темное пятно замаячило перед глазами. Он встал с отцовского кресла, голова его кружилась. Однако он аккуратно и памятливо положил дневник рядом с голубой книжкой «Нелинейность времени». Потом он услышал голос матери – зовущий обедать – и послушно пошел на зов. В коридоре его шатало, а когда он увидел на столе кухни размытый белый блин тарелки с красным пятном борща, Кузьма очень осторожно, держась за стул, опустился на пол кухни и прилег, как бы отдохнуть. Потом он увидел над собой лицо матери и услышал свой собственный голос:

– Мама осторожно. Здесь трещина…

Так он заболел ангиной, и длилось это несколько недель.

В первой декаде декабря его разбудило морозное солнечное утро. Чанов понял, что в трещину не провалился, а как-то перелетел. И оказался в одиночестве на незнакомом материке. Главной загадкой на этой terra incognita был для него снова он сам.

Двое русских стояли на Чертовом мосту, смотрели, как трепещет в клубящемся тумане белый крестик на красном флажке, – под яростным ветром он ежесекундно переставал быть собой, обращаясь то в птицу, то в человека, то в полумесяц, оставаясь все-таки простым швейцарским крестом. Они стояли на самой середине каменного моста. Один молчал, второй кричал:

– ГЕО-МЕТРИЯ! Вот слово, которое было в начале познания! От геометрии родилась не только вся математика, не только логика, началась письменность, история и вся систематика. Началось планомерное (какое геометрическое слово!) изучение ВСЕГО! Мы обрели оружие тотального познания. И поняли, что хотим знать именно ВСЕ! Кто в нас ТАК хочет? Вооот… Без Бога-то и не схооодится!.. А ведь странно, зачем ЕМУ – мы? Зачем сидеть в каждом из нас? Мы такие слабые, смертные, убогие? Ой!.. Убогие!! Это ведь и значит, что мы у Бога ! И без него – никуда. Ах, геометрия, геометрия… Он – Сам-то – эту геометрию в грош не ставит, ему с нею скууучно. Он нарочно, нарочно и всецело отдал ее нам как самый простой, детский, первый инструмент познания! Чтоб не приставали! Чтоб, как дети, сами себе играли… Конструктор «Лего» как начало игры… Я клянусь, существование Бога – научный и бесспорный факт!.. Но если меня спросят, верю ли в Бога, я отвечу: НЕ ЗНАЮ. Хотя, по уму, ни одно уравнение без Него не сошлось бы! Без него хаос, суета и тоска. Энтропия, черт возьми!.. Но как вспомню, что все волосы на мне сосчитаны… то как-то противно, ей-богу. И… я не могу поверить!!! – Он поднес к глазам свой кулак, поросший рыжеватыми волосками, посмотрел на него с изумлением как на неожиданную, бредовую реальность, и продолжил:

– А может, наша наука просто пока ошибается, вот-вот она догадается до главного, и окажется, что и без Бога все сходится! Понимаешь, Чанов – можно будет не верить!! Какое облегчение!.. – Он взмахнул руками, будто собрался ласточкой ринуться в пропасть, но не ринулся. Передохнул и снова заговорил: – Вся наша наука сидит на простой логике, на том, что утверждение либо – истинно, либо – ложно, третьего не дано. Да кто это сказал такую тупость! Точно – не Бог! Ведь как же не дано? Ведь вот же – Планк, квантовая физика, принцип неопределенности… Новую логику, новую математику придумаем – и все! Бога – не будет!!! А?.. Но пока что Он – ЕСТЬ. Верь, не верь – есть… Знаете парадокс Зенона? Про то, что быстроногий Ахиллес никогда не догонит черепаху? Ахиллес не догоняет, потому что человек по имени Зенон раздробил дистанцию на ку-соч-ки и включил простую логику. Вот и мы не догоняем истину!.. Получается у нас не истина, а междусобойчик на раз-два, на да-нет, причем в замкнутом пространстве… Наш Ахиллес – не догоняет черепаху. А на самом-то деле , у Бога – догоняет! Что мы и видим воочию… Он-то, Сам-то – это такая черепаха… такая!!! – Оратор зажал рот ладонью и выпучил глаза. Постоял так, таращась в небеса, и, опустив руку, выдохнул: – Где нам такую черепаху догнать?.. Я – точно, не догоняю. А ведь на ней… на НЕМ… стоит все. ВСЕ МИРОЗДАНИЕ! Чанов, ты читал «Бытие Бога»? Знаешь о шестом доказательстве Канта?!!

Большой, просто необъятный молодой русский в запотевших очках на красной роже – криком кричал, так разговаривал. И не только от горячности, но и чтоб быть услышанным. Ветер так же рвал и комкал его слова, как рвал и комкал красный флажок с белым крестом над домиком то ли таможни, то ли охраны Чертова моста от нечистой силы.

«Что ж ты так орешь-то? – с тоской думал второй русский, по фамилии Чанов. – Обожаю любителей поговорить о важном, когда поезд вылетает из туннеля метро…»

Этот второй был худой, такой же напряженный, как Чертов мост, взлохмаченный и бледный, с лицом насколько тупым, настолько и умным. Под ними курилась и грохотала бездна, и они смотрели то на флажок, то в бездну.

– Чанов! Ты читал Новый завет?! – прямо в ухо спрашивал большой тупого.

Чанов, у которого ухо ныло, замахал руками, он больше не мог слышать, как надрывается Блюхер, и сам заорал:

– Ради Бога, уйдем! Ты горло сорвешь! – Сказал и повернулся, и пошел. Недавняя ангина заныла в его глотке.

Блюхер двинул за ним.

– Чанов, надо – как Суворов! Давай возьмем перевал, прямо сейчас! Я хочу! БОГ во мне ХОЧЕТ! Завтра будем в Италии!.. ну после завтра… Италия!.. она с Богом на ты… Я хочу туда, слышишь?!

Но Чанов не слышал, он уже бежал по мосту, и Блюхер, как бы пританцовывая, трусил за ним. В кармане Василия Василиановича опасно булькала откупоренная семисотпятидесятиграммовая стеклянная фляга с абсентом. Блюхер притормозил, достал ее и выпил из горла несколько глотков семидесятипятиградусного пойла, воняющего лакрицей. Чанов на бегу оглянулся и поперхнулся от одного вида этого подвига. Цвет у абсента был ядовито-алый, напиток почти светился, флуоресцировал. И стало заметно по контрасту, что Чертов мост и река под ним, гремящая в пропасти, и скалы вокруг, и даже яркий трепещущий флажок на домике – все быстро погружалось в прозрачные сумерки. «Свет мертвых, – вспомнил Чанов. Только снежные вершины гор розовели, словно подсвеченные абсентом…