Анна Бердичевская - КРУК

Давид был не то чтоб очень похож на героя фильма, но был таким же . Давид сидел, расправив широкие плечи, опустив глаза.

– Интересно, надолго ли мы здесь застрянем? – спросил он.

– Не знаю… – ответил Чанов. – Мне здесь пока что нравится… Спокойно…

– Скоро занятия начнутся. У меня два потока, – пояснил преподаватель Вышки.

От дома к беседке уже двигалась торжественная процессия. Ее возглавляла Марго в противоестественно пышном поварском колпаке. Она несла на вытянутых руках большое блюдо со льдом и скользкими устрицами, норовившими удрать с блюда, скатиться с него на собственных раковинах, как скатываются малыши на ледянках с зимней горки. Марго старалась этого не допустить ни в коем случае, и оттого лицо ее было не просто торжественным, а напряженным и даже свирепым. Следом шел Николай Николаевич, он нес стопку плоских тарелок, сверху на стопке лежала большая круглая доска с кусками сыра нескольких сортов. Замыкал колонну Блюхер, он тащил очень всего много. Прежде всего, огромную корзину с пакетом мелких пирожков, с тазиком вымытых овощей для салата и шашлыка, с лимонами, с бутылками вина и флаконами специй, из корзины торчали и шампуры, и зелень, и столовые приборы. На голове Василия Василиановича, как плоская шапочка академика, лежала сложенная в шестнадцать раз красная бумажная скатерть. Правой рукой он волок мешок с древесным углем… Мангала у Кульберов не было, но Блюхера это не остановило. Он быстро сложил костерок из бумажного мусора и хвороста – этого на участке было полно, разжег веселый огонь и щедро вывалил на него уголь из мешка. Пока угли разгорались, Блюхер выстрогал несколько рогатин из старой засохшей лозы. Тем временем Дада занялся мясом. Он нарезал баранину, поперчил, посолил, нежно помял ее, перемешивая, сложил в кастрюлю и полил французским Каберне, затем нарезал кольцами лук, баклажаны и помидоры, оставил их на доске, вытер руки бумажной салфеткой, швырнул ее в костер и уселся в старый шезлонг. Николай Николаевич с Марго сервировали стол, воркуя то по-английски, то по-французски. В процессе выяснилось, что Кульбер говорить на языке жены не любит.

– Я ее смешу, и она сердится, – объяснил он. – А ее французский меня не раздражает, то есть мне смешно, но сердцу мило. Я к ней не пристаю с прононсом.

– Потому что! – отозвалась Марго. И твердо добавила: – Мон франсе э тре жоли!

Чанов заметил, что если Кульбера он не догоняет, то французский его жены-англичанки понимает без всякого напряжения. То есть Марго говорила на его, чановском, убогом и неспешном, но на русский слух вполне симпатичном французском.

Наконец все сели за праздничный стол и для начала открыли бутылку шампанского.

– За встречу! – провозгласил Кульбер.

Больше тостов не было. Рождество не обсуждали, просто его праздновали. Каждый пил и ел что хотел, поначалу молча.

Чанову понравились треугольные мясные пирожки, слоеные, но очень сочные. Тесто было нежным, хотя и чуть хрустящим, а фарш только что не прыскал горячим и хорошо проперченным соком. Давид похвалил Марго. Она ответила одним словом:

– Алжир!

Хозяева налегли на грибочки под водку и вспоминали русскую кухню.

– Борщ! Ооо! – сказала Марго. Задумалась на секунду и добавила: – Окрошка – ноу!

– Что ты понимаешь… – вздохнул Кульбер и выпил водочки под огурчик.

Чанов, закусив пирожками, на устрицы не решался. Он относился к устрицам с подозрением – пробовал их когда-то в итальянском ресторанчике на Арбате и то ли отравился, то ли не вынес нравственного шока, так что не только блевал, но и пошел сыпью. Зато Блюхер и Дада чуть не опустошили все блюдо. Под конец Василий Василианович покосился сначала на Кульбера, потом на Чанова и спросил:

– Вы что, не любите?.. Не любите устриц?!

Кульбер улыбнулся, поставил на растопыренные пальцы, как блюдечко с чаем, одну раковину, выжал в нее сок из половинки лимона и, помогая себе серебряной вилочкой, одним глотком как бы выпил устрицу. И тут же, не глядя, метнул пустую раковину в эмалированный тазик, стоящий метрах в трех, прямо на траве.

– Одна деталь! – воскликнул Блюхер.

Он налил себе рюмку водки, потом сделал все, как Кульбер: растопырил пальцы, поставил на них раковину, обильно выжал лимон – сначала в рюмку, потом в раковину, – одним глотком выпил водку, а вторым со свистом всосал устрицу. На глаза Блюхера навернулись слезы, он воскликнул: «Хааа!..» И только потом пустая раковина полетела в тазик.

Все немедленно налили водки в рюмочки и дружно повторили все, что сделал Блюхер. На общем «Хааа!..» и грохоте раковин в тазике – устрицы закончились, лед на блюде растаял, и Дада пустил плавать по озеру лодочку из половинки скорлупы фисташкового орешка. Он подул на нее, и лодка благополучно достигла противоположного берега.

Дада принялся за шашлык. Он нанизал пять шампуров, чередуя мясо с баклажанами, луком и помидорами, и подвесил их на рогатинах над мерцающими углями. Начинало темнеть. «А ведь хорошо, – думал Чанов. – Совсем по-человечески хорошо».

И шашлык получился шикарный.

– Манифик! – сказала Марго. – Раша манифик!

Дада сказал:

– Ноу раша. Кавказ.

Марго не поняла и обернулась к мужу. Кульбер пояснил:

– Кавказ – русский Алжир.

Так кончился праздничный швейцарский обед, переходящий в ужин. Марго отправилась в дом варить кофе, сытые и умиротворенные гости разбрелись по участку. Чанов оказался среди нескольких кустов нежнейших зеленовато-белых и чайных роз, распустившихся как будто вчера.

«Розовый цветок…» – подумал он и повторил вслух с расстановкой и по-немецки: – Дас ист Розенблюм…»

Как бы капля упала – блюм.

Чанов подошел и наклонился к самой высокой и самой нежной из чайных роз, понюхал… Перед ним неслышно возник Кульбер и негромко сказал:

– Это мои розы…

Чанов быстро отпрянул от цветка.

– Простите!

Кульбер рассмеялся.

– Розы мои , в смысле они предмет моих трудов и гордости. И хвастовства…

– Ну, да. А я осел. Простите… хотя бы за то, что осел. – Чанов снова нагнулся к розе, заглянул в нее. Внутри завитков сияла капля. – Роса…

Кульбер тоже нагнулся, заглянул в сердце цветка.

– Нет, – сказал он. – Не роса. Это вчерашний дождь остался… Вы знаете, я иногда пишу стихи, скорее даже, они просто приходят… по-русски или по-французски, всегда очень короткие. Сегодня утром, когда поехал за вами, задел куст у изгороди, он осыпал меня дождем. Уже в машине родилась фраза, по-русски: «Вчерашний дождь прошелестел в кустах…» По-моему, хорошо. По-французски совсем не так хорошо. Нет шелеста… но плюханье капель есть…

Чанов подтвердил:

– Il pleut… [26]  Идет дождь ( фр .) (буквально – «Он плачет»).