Виктория Токарева - Немножко иностранка (сборник)

– А если ничего нет?

– Тогда зашьем.

– Вам легко сказать: разрежем, зашьем… А мне наркоз, страдания. Говорят, наркоз все мозги отшибает. Я и так уже ничего не помню.

– Из двух зол надо выбирать меньшее.

– Но после операции рак ускоряется. И есть даже такой термин: галопирующий.

– По-разному бывает. Но кисту надо убирать по-любому.

– Мне киста не мешает. Я ее не чувствую. Зачем ложиться под нож?

– Как хотите, – сдался Миша.

– Что значит «как хотите»? – возмутилась Кошкина. – Вы врач или не врач?

Михаил вздохнул. Он предпочитал иметь дело с простыми мужиками и бабами. Они слепо доверяли врачу, не задавали вопросов, не брали в голову и быстрее выздоравливали. А Кошкина была кандидатом каких-то наук, продвинутая и неглупая. Отделаться от нее было практически невозможно.

К счастью, подошла практикантка Лида, молодая калмычка, похожая на японку. Она посмотрела на больную Кошкину.

Кошкина, с точки зрения Лиды, была не молодая и не красивая, лет пятидесяти. Все равно умирать. Десять лет туда, десять лет сюда… Но человек цепляется за жизнь истово. И лучше десять лет сюда. Для Кошкиной – лучше, а Лиде все равно.

– Не волнуйтесь, – сказала Лида дежурным голосом. – Все будет в порядке.

Кошкина с надеждой посмотрела на Лиду. Как ни странно, эти простые слова возымели терапевтическое воздействие. Иногда в неразрешимых проблемах бывают нужны совсем простые слова.

Кошкина кивнула головой и ушла.

– Сварить вам кофе? – спросила Лида у своего начальника. – У меня есть самса.

– А что это? – не понял Миша.

– Пирожки с бараниной.

– Я люблю с капустой.

– Калмык трава не ест…

Кошкина шла по коридору, размышляла: никаких гарантий ей никто не даст. Решать придется на авось: орел или решка.

Эти двое сейчас сварят кофе. Спица – молодой. Калмычка готова на все. Впереди – ночь. И какое им дело до Кошкиной? Эти больные ходят стадами изо дня в день, из года в год. У них своя правда, а у здоровых своя.

Кошкина завернула в туалет. Посмотрела на себя в зеркало. Отметила, что не похудела, значит, никакого рака нет. От рака становятся худыми и серыми, поскольку рак питается кислородом. А она – вполне цветущая, с нормальным мочеиспусканием, и нечего брать риск, бежать впереди паровоза.

Кошкина боялась умереть по нескольким причинам: во-первых, вдруг это больно? Ведь человек рождается в муках. Недаром он орет, когда выскакивает на белый свет. Значит, и умирает в муках, поскольку рождение и смерть – два конца одной палки.

Во-вторых: непонятно, что ТАМ? Может быть – ничего, темнота и холод. И все. А в-третьих, у нее была незамужняя дочь, и Кошкина не хотела, чтобы ее девочка, безмерно любимая, осталась сиротой.

И еще одна причина: в стране происходило так много интересного. Хотелось посмотреть, что будет дальше. Разлука с друзьями ее не волновала. Дружба, как оказалось, рассасывается со временем. Держится только кровное родство.

Что касается любви, то любовь – как затяжка папиросой. Когда-то вдыхала до самого сердца, все нутро было полно любовью. А потом – выдохнула, и дым постепенно рассеялся. И нет ничего. Только кашель. Отхаркиваешь вредные остатки.

У Кошкиной в наличии имелся гражданский муж, на шесть лет моложе. Ему она не оставит ничего. Ну, может быть, фирменный шарф.

Михаил собрался поспать сколько получится. У него в кабинете стоял диван из кожзаменителя, внутри его – обязательный комплект: простынь, подушка, байковое одеяло.

Миша расстелил и лег не раздеваясь, но сон не шел. Мешала Алиса, которая застряла в мозгах как сволочь.

Алиса – ресторанная певичка. Миша любил сидеть вечерами в ресторане. Ему нравилась атмосфера праздника, которая висела над каждым столиком и поднималась к потолку общим облаком. И Миша этим дышал. В ресторан можно прийти одному – и ничего. Все равно весело и тревожно в ожидании счастья, которое должно откуда-то появиться и подойти на мягких лапах.

Миша был неравнодушен к ресторанным певичкам. Это были красивые, немножко порочные, немножко продажные, немножко талантливые молодые женщины, непокорные и необъезженные, как дикие лошади.

Одна такая, по имени Алиса, выпотрошила всю душу. Миша ей нравился – худой, недокормленный, трогательный, как детдомовский ребенок, робкий, большеглазый очкарик с прозрачными серыми глазами, как у лемура. Миша нравился ей внешне и внутренне, но он был бедный. Врач. Весь вечер сидел в ресторане за столиком с одной бутылкой молдавского вина и с орешками. Зарплата – на одну поездку в Турцию. Машина – корейская, квартира – однокомнатная. Как это может нравиться? А нравилось – что? Его чувство. И то, как он целуется. Сердце замирает.

Миша мог бы иметь японскую машину и квартиру в кирпичном доме, но он не хотел брать деньги у родителей. Это был его принцип и жизненная позиция: не влезать в чужой карман, даже родительский.

Зазвонил телефон. Миша снял трубку. Звонили со скорой помощи. Сообщили, что везут больного в коме, упал с крыши пятиэтажного дома. Внутреннее кровотечение, надо готовить операционную. Подъедут через двадцать минут.

Миша позвонил на пост, отдал все распоряжения: подготовить операционную, собрать всю бригаду.

Через пятнадцать минут бригада стояла на месте: травматолог, реаниматолог, анестезиолог, медсестры.

Михаил мыл руки для операции, переодевался в стерильный халат, надевал перчатки.

Привезли больного. Семнадцать лет, почти подросток, – бледный, практически белый, значит, внутреннее кровотечение.

Подкатили рентгеновский аппарат. Так и есть: разрыв селезенки, надрыв печени, ушиб сердца, перелом ребер со смещением. Спинной мозг не задет, и это, конечно, счастье, но не в этом случае. Больной – не жилец, это очевидно, но живого в морг не повезешь.

Михаил сделал разрез.

Вся брюшина была залита кровью. Этого парня было бы правильнее разобрать на органы, на запасные части: сердце, почки… И отдать тем, кто годами стоит на очереди.

Михаил не смотрел в лицо больного – так легче. Воспринимал тело, как тело. Биологический материал.

Вырезал селезенку. Откачал кровь. Хотел вырезать надорванную почку – так короче, но передумал и зашил.

Работал без энтузиазма. Больной все равно погибнет, так что вся эта коллективная операция не что иное, как артель «Напрасный труд». Человек не кошка, он не приспособлен падать с такой высоты. Да и кошка не может.

Что он делал на крыше? Лунатик? Наркоман? Как говорила Алиса, «наркоша».

Подошел травматолог, стал восстанавливать ребра.

Михаил отошел. Ждал…

Бедный Наркоша. Говорят, они часто прыгают вниз с высоты. Им кажется: кто-то их позвал. А может, и позвал.

Алиса тоже употребляла порошок, но в меру. Миша пытался отобрать у нее дозу, он планировал совместную жизнь, совместных детей… А какие дети от наркоманки? Алиса говорила ему: «Попробуй». Миша не пробовал, он боялся, что будут дрожать руки, а руки ему нужны. Он не мог рисковать профессией. Они с Алисой яростно ссорились, только что не дрались. Мише надо было от нее все: ее тело, душа, ее время, мысли. Алиса экономила время, свои чувства, постоянно что-то недодавала.