Виктория Токарева - Немножко иностранка (сборник)

Миша бесился. Он хотел о ней заботиться, варил ей супчики. Однажды в день ее рождения нашел куст сирени и обломал весь, до последней веточки. Привез ей целую машину. Она сказала: «Зачем? Завтра завянет». Тугие, лиловые, влажные гроздья – это был порыв, страсть, его любовь, сгусток божественной энергии. А она: «Завтра завянет…»

Травматолог закончил свою работу. У больного началась асистолия сердца. Монитор показывал непрерывную линию.

Сердце – это территория реаниматолога.

Врачи привыкли к тому, что больные умирают. Смерть входила в профессию. Но молодых особенно жалко. Что может быть дороже жизни? А она не пройдена даже наполовину. Кто виноват? Сам и виноват. Однако Наркоша – совсем юный, не ведает что творит.

Сердце завелось. Надолго ли? Михаил предвидел: после операции Наркошу отвезут в реанимацию, а потом – в морг. Он умрет, не выходя из комы, и это не самый плохой исход для него. Он ничего не будет чувствовать, а это лучше, чем страдать.

Михаил не мог забыть тугие душистые гроздья сирени и то, как они яростно ругались в тот день, лаялись, как псы. Плевались шаровыми молниями. Чего только не было сказано друг другу! После таких слов остается разбежаться в разные стороны, но они не разбежались. Наоборот. Сплелись. И как…

Миша знал, что страсть – это всего лишь выброс определенных гормонов и феромонов, но в такие минуты забываешь о физиологии. Всевышний дирижирует этой симфонией, а звезды выстраиваются в ноты на божественной партитуре.

Температура кипения страстей зашкаливала за сто градусов, а при такой температуре кровь закипает, человек не живет. Они с Алисой разбежались в конце концов, потом опять сошлись и продолжали мучить друг друга.

Он жестоко ревновал Алису. Она пела в ресторане, стоя перед маленьким оркестром, пританцовывала худыми ногами. Внешне походила на чертика, который выскочил из табакерки: маленькая, угловатая, черные волосы дыбом, блестят от геля, и глаза блестят, ноги тонкие, как костыли, локти острые. Минимум одежды, максимум наготы. И все это заряжено-перезаряжено сексуальной энергией. Она движется на своем подиуме, приплясывает, зажигает, ни на кого не похожа. Девочка из демонария. Больше такой нет. И не нужна никакая красавица. Все остальные рядом с ней – пресные, бесполые, лишние. Ходят, как привидения, неизвестно для чего.

Миша смотрел на Алису и мучился. Ему казалось, что все мужчины в зале хотят ее и жаждут и у всех в штанах – тяжесть, локомотив, рвущийся вперед. Алиса в свою очередь тоже прелюбодействует в сердце своем, отдается каждому.

У Миши рот становился сухим от ненависти. Он выговаривал Алисе, называл ее непотребными словами.

Алиса таращила на него накрашенные-перекрашенные глаза, не понимала, в чем она виновата, что она сделала не так.

Это была не любовь, а коррида. Миша – бык, Алиса – матадор, который машет красной тряпкой и всаживает в тело копья.

Так продолжалось три года. И закончилось тем, что Алиса нашла себе другого, с «мерседесом», и переехала в его особняк, который стоял на берегу озера. Другой был лысый, с пузом как у хряка и ртом как куриная жопа. И эту жопу она согласна была целовать. Ее дело.

– Можно зашивать, – сказал реаниматолог.

Михаил приблизился к больному. Хотел зашивать, но какой смысл? Эту техническую работу он вполне доверял старшей операционной сестре. Ее глаза над маской были умные и всепонимающие. Михаил посмотрел в ее глаза, послал сигнал. Она приняла и кивнула головой. Они чувствовали друг друга без слов.

Сестра принялась за свою работу.

Михаил вышел из операционной. Было пять часов утра. Можно еще поспать часа три.

Михаил переоделся и лег. О Наркоше старался не думать. Какой смысл? Обидно, конечно, когда жизнь прерывается так рано. Но вокруг столько несправедливости, что трудно бывает поверить в Бога. Куда он смотрит? А может быть, ему не до мелочей. Что такое один Наркоша? Пылинка. Сотрешь и не заметишь.

Михаил провалился в сон.

После ухода Алисы жизнь остановилась. Миша приходил в ресторан, чтобы не сидеть дома. Посещал места былых боев. Вместо Алисы пела другая певица. У нее были накачанные губы и рот – как ворота в ад. Голос – как иерихонская труба. Она пела без личного участия. Произносила слова, но думала о своем, возможно о хозяйственных нуждах. Например, о том, что кончилась туалетная бумага, и картошка тоже кончилась, и свеклы осталось пять штук.

Миша садился подальше от оркестра. Его обслуживала официантка Таня – тихая девушка, блондинка, все волосы назад, под заколочку.

У Тани было промытое личико, яркие синие глаза, тоже промытые, с голубыми белками. Посетители делали ей комплименты. Говорили: «Вы красивая».

Таня отвечала: «Я знаю», как будто ей сообщали день недели, например: «Сегодня вторник». А она отвечала: «Я знаю».

– Ты красивая, – сказал ей Миша. – Ты это знаешь?

– Конечно, – удивилась Таня.

– А почему ты работаешь официанткой?

– А кем?

– Иди в актрисы.

– А какая разница?

– То есть… – не понял Миша.

– Актриса и официантка – обслуга. Актриса обслуживает зрителя, официантка – посетителя, за их деньги. Театр и ресторан – это сфера обслуживания.

– Театр – это искусство, – возразил Миша.

– А питание – основа жизни. Человек состоит из того, что он ест. Разве нет?

Таню отозвали. Она не могла подолгу задерживаться возле одного клиента. У нее было пять столиков. Это называлось по-военному: позиция.

Таня жила с родителями в частном доме. У них был большой участок, который они засеивали картошкой, клубникой. В сезон продавали. Разводили кур и кроликов. Держали коз. Планировались свиньи. Таня питалась экологически чистой едой, пила хрустальную воду из своего колодца, и именно поэтому у нее был такой промытый цвет лица. Она была промыта изнутри. Ресторанную еду Таня игнорировала, поскольку не знала достоверно, откуда мясо, чем кормили коров и как их забивали.

Алиса пила, нюхала порошок, любила магазинные торты на маргарине и пальмовом масле, разрушала себя вдребезги. А Таня – сохраняла себя, собирала по капельке. Это было правильно, но скучно.

Алиса была тщеславна, хотела нравиться, хотела оставить след после себя. Она была тщеславна даже в сексе, поэтому не отвлекалась на предохранение и часто залетала. Для нее сделать аборт – как сходить к зубному врачу. Неприятно, но надо.

Тане была удобна работа в ресторане, поскольку ей перепадали ведра объедков для животных. Она каждый день уносила эти ведра. Вернее, увозила. Подъезжал на газике папаша-мент и ставил ведра в багажник.

Миша всегда садился за ее столик, привык. И она привыкла. И знала, что́ он любит и в каком порядке подавать. В ресторане шла своя мухлевка, и Таня оберегала Мишу от плохой еды: от пересоленного плова, от сомнительных люля-кебабов, от опасных паштетов и ото всего, что называется «человеческий фактор».