Борис Евсеев - Офирский скворец (сборник)

В расселине всю дорогу кажется: сор и мелкотня жизни – это все, что от человека остается. Остальное пожирается временем. Все, да не все! И это тоже становится в Расселине явным! Есть, оказывается, Большое время и есть время Малое. Здесь как раз Малое, ничтожное время и закреплено! Многие из нас, те, кто попал в Расселину и кто там уже давно находится, – угодили в Малое время. Словно в капкан! Внизу становится ясно и другое: в это Малое время, в эту Расселину, иногда чуть не пол-России проваливалось! А Большое время, равное и тождественное Пространству, где-то вдали о ту пору путешествовало!

Еще кое-что. Здесь становится ясно: каждый человек в этой общей Расселине попадает в расселину личную, узко-крохотную. Сам человек уходит, рассыпается в прах. А вот мысли его – какой-то прозрачной смолой, вроде канифоли, отвердевают. Правда, за все время в Расселине я одну только крупную, ворочавшуюся мамонтом, мысль и наблюдал: принадлежала она Большому времени и Большому (у нас наверху – Великому) Петру. А о чем та мысль – этого выдавать нельзя».

Мысли Штруделя были названы бредом.

В расселину стали спускаться в космических скафандрах. Не помогало: те же обмороки, те же сумеречные состояния ума. Спускаться прекратили. Правда, кое-кто все еще заполошно вскрикивал: «Зовите зеленых! Они помогут. Они покажут этой живоглотской расселине кузькину мать!» Боевой клич «Зови зеленых!» близ Голосова оврага, говорят, впервые и родился.

Что защитники нетронутой природы настроены решительно, испытали той весной на собственной шкуре многие. Правда, тут случился казус: с десяток московских зеленых, вкупе со своей предводительницей Тиной Подцероб, слетевшись в один из мартовских дней к Голосову оврагу, попытались в расселину проникнуть. Но тут – облом. Не приняла зеленых расселина! С шипением и криками вытолкнула всю группу назад! А госпожа Подцероб, которую многие за глаза звали Тиной Болотной и которая без всякого оврага красила ногти зеленой краской, приобрела после неудачной попытки еще и несмываемый цвет лица: изумрудно-экстазный, а на скулах – почечно-хвойный! И это уж навсегда: ну не соскребалась зелень с мраморных щечек!

Дела об исчезновениях под разными предлогами (времена-то были разными, и предлоги, ясен пень, тоже) стали прекращать.

Об одном из таких дел Человееву, смеясь, рассказала Дзета, когда он невзначай спросил ее, не было ли в истории криминалистики дела под названием «Веня Офирский». Дзета неожиданно подтвердила: да, было. И о пропавших милиционерах, вошедших в «Криминальную историю России», рассказала доходчиво. И про то, что некоторых из растаявших в зеленоватом тумане искали очень плотно, потому как одним из таких дел в 1952 году заинтересовался тиран Сталин, который, правда, почти тут же и умер.

– Офирская земля ему, видите ли, в расселине почудилась! За метрополитен он, видите ли, беспокоился!..

Холодно молчали неолитические чудища – Девин-камень и Гусь-камень, тихо тремолировал узкий ручей, застенчиво улыбались православные священники, в горячей мольбе воздымали глаза к небу служители ислама, посмеивались в завитые бороды мудрые раввины.

Все напрасно! Происшествия в Голосовом происходили, а разгадки им не было. Лишь зеленца тумана, испокон веку предварявшая исчезновения, по временам слоилась над оврагом. Вопреки правилам природы, зеленца эта не оседала вниз: шатучими пластами поднималась вверх и, минуя стоящую на горбу церковь Иоанна Предтечи, уходила к древнему Дьякову городищу.

Но вот когда зеленца уходила – зажигало над Голосовым купола и устремляло колокольни ввысь непостижимое в своей красе Коломенское, рядом, близ Дьякова городища, разрасталась роща черной ольхи, проступали на дне оврага древние юрские глины, и подземные надъюрские воды слетали с крутых спусков маленькими дерзкими падунцами!

Два часа назад, сразу после видеозвонка, Кирилла без слов побежала переодеваться. А вот Человеев – тот медлил. Отдавать скворца он не хотел и уже знал: несмотря на угрозы – не отдаст! При этом чувствовал и другое: прошло только два часа, а уже стала прикипать к нему сердцем Кирилла!

«Поднаторел я с женщинами, это верно. Правда, и надоедают уже. Не они сами. Надоедает для каждой новой пассии особую историю выдумывать… Так ведь только выдумками их и беру!»

Мысли эти Володю смущали: «Куда мне сейчас с ними двумя: с птицей и бабой? В театр? Там дураков гуще, чем грибов на опушке. К тетке Михайлине в город Чехов? А ну как не доберемся, разыскники по дороге перехватят? Пытать будут, оборотни… Вот интересно, какие пытки были в ходу в восемнадцатом веке? Некоторые ведь запретили. И запрет неукоснительно, как пишут, соблюдался. Даже Шешковский больше стращал, чем пытал…»

Тут Володя пожалел, что они с Кириллой не у него дома и не могут вместе пролистать, а потом облегченно вздохнув, отодвинуть в сторону редкую книгу «Дела Тайного приказа»…

«Нет, кое-где еще и в конце века восемнадцатого пытали. Не от звериной жестокости, а так… от куража справедливости! Правда, такой кураж далеко завести мог. Императрица Екатерина была веселой, просвещение вокруг цвело, а сапожки испанские на ноги все надевали. И главное, «рогатку» с шипами острыми на шее замком застегивали!»

Володя нашел на столе ручку, какой-то конверт и стал рисовать поразившую его «рогатку» с острыми, длинными шипами-иглами. Сбоку пририсовал железный кляп. В комнате запахло остывающим железом…

Кириллы все не было. До указанного Тайной экспедицией времени оставалось часа полтора, не больше. Володя отбросил ручку, задумался.

«…Но тогда где только пыточных «рогаток» с шипами и железных кляпов не было? Европа, она с виду чинная, а копни поглубже… В восемнадцатом веке еретиков все еще жгли! И снова, как когда-то, благочестивые европейские старушки хворост в костры подбрасывали…»

Кирилла, переодетая в мужской костюм – легкий расстегнутый пиджак, приятные серые брючки на подтяжках, – вернулась. Человеев первым делом уставился на ее шею: глубокая ранка от «рогатки» с запекшейся черной кровью почудилась ему чуть ниже золотого завитка, под самым ухом! «Отдам скворца, отдам заразу!» – крикнул про себя Володя.

– …так я готова.

Кирилла нежная, Кирилла златокожая чуть капризно, с печалинкой улыбается, и Володя Человеев, бывший повеса, а теперь пытливый исследователь земли Офир, поступает наперекор собственным мыслям и обстоятельствам: вместо того чтобы завернуть скворца в павловопосадский платок и бежать с ним к оврагу, по привычке говорит:

– А готова, так и начнем…

Кирилла сразу все понимает и внутренне со всем соглашается, но на всяк про всяк вскидывает бровку и смущенно сует пальчик в петельку пиджака. Пальчик вздрагивает, бывший повеса пиджак с Кириллы снимает, скидывает вниз лямки подтяжек и, мурлыча: «Так ты у нас мальчик? Мальчик ты у нас?» – переносит собравшуюся в овраг на оттоманку.