Борис Евсеев - Офирский скворец (сборник)

– А может, здесь тоже что-то вроде расселины?

– Р-рассселина – отстой! Р-расселина – не Офир-р!

– А скворец-то прав, Кирюль. Только здесь про Офир и расселину никто ничего не знает. Хотя дело делают правильное. Лишь бы их тут не разгромили наши или укры. А насчет расселины я только сейчас понял: она отстойник истории! Там один кто-то эволюционирует, а остальные спят мертвым сном. Сжатость пустоты там и лжеиерархия. А тут – киноочищение и, вполне возможно, преддверие Офира. Начали с киношки, а проявилась целокупность мира, каким он был Всевышним задуман, – перешел на шепот Человеев. – Люди, звери, птицы – все здесь неразъемно!

– Ну, прямо «Мосголливуньхарьковфильм» какой-то. Ладно, идем…

Золото древнего Офира сияло в слитках и высилось столбцами, устилало полы и подвалы села. На золотых пеньках сидели совы с закрытыми глазами. На платиновых сундуках раскрывали крылья трехсотлетние во́роны.

Золота было много. Но уже притрушивали его соломой и посыпали серым речным песком чьи-то заботливые руки: чтоб не дурило мозги, не мутило глаз!

Между золотом и деревьями шатались проявленные сны. Один из них вдруг обернулся явью. Вышел из лесопосадки чучельник с вплетенными в красную бороду жемчужными шариками, потирая руки, сказал:

– Второй день вас догоняю. Догнал и не жалею. Кино тут – зашибись! Лошадку за сколько уступите? Шкура-то, шкура какая! И скворца приобрету. Человек я со средствами, не поскуплюсь. Ну, вспомнил меня, скворчина?

– Такс-сидермист хр-ренов! Петушар-ра!

– Ты вот как со мной? Думаешь, не продадут тебя? Ошибочка! Я вам сейчас тут царство чучел устрою!.. Мне мама в детстве птичку подарила и ножичек в придачу к ней дала, – пропел чучельник и, вынув из кармана скальпель, шагнул к скворцу.

Скворец заполошно крикнул, скальпель блеснул, блеск этот, как луч от лазерной указки, попал чучельнику в глаз, тот вскинул руки, рыча от боли и ненависти, шатнулся в противоположную от скворца сторону.

Двинулись в киносело. Сбоку и сзади, едва уследимо – это Кирилла увидела, обернувшись, – маленькими смерчами вздымались столбцы прогретой солнцем пыли. А может, это вздымались помыслы…

Чуть в стороне от столбцов, то прячась в посадке, то припадая близ кустов к земле, крались две женщины. Они были очень разными и когда не прятались – тихо дрались.

Одна – худая, в померанцевом платье, с черным серпом луны на животе и кривым жатвенным ножом в руках, – всю дорогу нападала на другую. Та, белолицая, дородная, с колосьями волос до пояса, пока уступала, но чувствовалось: это ненадолго.

Идти и оглядываться было неудобно. Кирилла даже хотела попросить Человеева пронести ее чуток на руках, чтобы пристальней смотреть назад.

Вдруг крикнула кукушка. Скворец встрепенулся. Кирилла обернулась.

Женщина с черной луной на померанцевом платье будто только этого и ждала: она жутко осклабилась, медленно, всей пятерней, не боясь крови и сукровицы, потянула за щеки и вмиг содрала желтоватое свое лицо.

Оголился серый безглазый череп. Чуть повременив, женщина швырнула лицо в пыль. Солнце зашло за тучу, враз потемнело, померанцевая взмахнула жатвенным ножом с зазубринами…

Посыпались стеклышки и кристаллы, раздался смех. Смеялась белолицая со спелыми колосьями волос.

От ее смеха женщина-череп скривилась, выронила жатвенный нож, тот упал в пыль, глубоко в нее зарылся, затерялся. Череп, сухо хрустнув, обломился с шейного позвонка, тоже упал на проселок. Померанцевая села прямо в пыль, подгребла к себе череп, попыталась приладить его к торчащему косо шейному позвонку…

«Это не кино! Это… Морана и Жи́ва!» – ахнула про себя Кирилла.

Тут вспомнилось: с месяц назад Митя Жоделет притащил в ТЛИН старинные офорты для очередной клоунады. Две картинки прочно врезались в память: на них были изображены языческие существа. Одно из женских существ, злое и доставучее, держало под мышкой собственную патлатую голову, другой рукой вздымая со свистом жутко искривленный жатвенный нож. Второе существо – подобрей, посговорчивей, с волосьями-колосьями – сладко улыбалось.

Под одним офортом значилось – «Морана». Под другим – «Жи́ва». Тогда же подумалось: вот такую бы Морану на Толстодуха напустить!

Женские существа несколько дней кряду терзали воображение, потом рассыпались в прах. «И – на́ тебе! Где уцепили, где насели! К войне они, что ли, привиделись?» Кирилла на ходу прижалась плечом к Человееву и тут же про себя вскрикнула: «Эти бабы – не я! Не хочу воевать! Не буду никого жатвенным ножом резать-сечь!.. А может… Может, хочется мне войны?»

Не выдержав, снова обернулась: Мораны и Живы – след простыл!

Вместо них уплотнилось нечто иное. На двух молоденьких дубах, качая своей тяжестью их неокрепшие ветви, сидели две птицы – Птица-Тревогин и Птица-Человеев. Головы птиц, их лицевые диски были сильно схожи с человеческими. Тревогин слегка напоминал филина. Человеев – скворца-альбиноса. Но особенно поразили Кириллу пальцы рук, отросшие у птиц вместо кончиков перьев. А еще – розовые коготки ног, терзавшие кору. Птица-Тревогин и Птица-Человеев слов не говорили, они, казалось, собрались перелететь на одно громадное дерево и усесться рядом на его могучих ветвях. Но никак не могли решить, кто полетит первый…

Кричавшая все это время кукушка смолкла. Кирилла зажмурилась.

Открыв глаза, увидела: ни Ваньки, ни Володи на молоденьких дубах нет. Морана и Жива тоже исчезли, бегут следом лишь две собаки – белая и черная.

Кукушка внезапно крикнула снова.

«Покрестить бы тебя, дуру», – с нежданным восторгом подумала про кукушку Кирилла.

Помыслы и голоса постепенно сгинули, проклюнулась в небе первая звезда, блеснули в глазах коров слезы, серебристой изнанкой затрепетали тихошумные березовые листы.

– Как в раю…

– Кр-раше, кр-раше, – заорал священный скворец. – Не р-рай, не ад! Преддверие Нового Офир-ра! Простор-р есть воля! Воля есть простор-р!

– Я такому покоряюсь царству, – проговорил Человеев.

– Зачем все произошло, зачем все это было, Володь?

– Наверное, чтобы ты ТЛИН свой поганый забыла.

– И скворец говорит странно: Ветхий Офир, Новый Офир. Не расселина, а преддверие… В книгах ничего этого нет.

– Ты его особо не слушай, Кирюль. Скворец, – он читать не умеет, в школах не учился, ЕГЭ не сдавал.

– В книгах вр-р-ранье! ЕГЭ – от-тстой! Чинодралы – бжезикалы!

– И не вранье вовсе. Это у тебя в голове мешанина. Понял, дурак?

Скворец обиженно смолк.

– Может, отсюда до самого Херсонеса незримое царство тянется?

– Эх, Кирюш! Тысячу лет это царство ищем! То Рюриков, то Романовых, то Лениных-Троцких нам на царство сажают. А того не знают: нужно такое царство, где каждый сам себе царь. А и всего-то для обретения этого царства нужно от властных помыслов отказаться, легкими не только душой, но и телом стать. Такое птичье-человечье, летучее царство самое приманчивое для русского человека и есть! Вот только где оно – пока никто не толком понял. Ни князь Щербатов, ни Ванька Тревогин.