Даниил Любимов - Экипаж

Она тоже перешла на ты – просто, естественно. Алексей одобрительно произнес:

– Вот речь не мальчика, но… девочки! Я уж боялся, что будем говорить, как два пилота. А тут… Не ожидал!

– Начнем с того, что ты не пилот, а стажер.

Алексей умолк. Но Александра не издевалась над ним. Она смотрела долгим взглядом и словно размышляла, вспоминала о чем-то. Алексей почувствовал перелом момента…

А Александра разглядывала его красивое лицо и думала – чем он ей нравится? Тем, что похож на Николая? Внешне – нисколько. Николай блондин, и глаза у него светлые. И черты – другие, совсем другие. Александра попыталась представить себе лицо бывшего жениха и с удивлением обнаружила, что не помнит его! Вроде бы и времени прошло немного со дня их разлуки, а вот стерлось. Хотя… Как немного? Несколько лет уже. И все эти годы она была одна, не смотрела ни на кого, а на летчиков – в особенности. Потому что Николай был летчиком. Потому что он ее предал.

После его эпизода с петлей, когда его грозились выгнать из авиации, Николай неожиданно повел себя совсем не так, как думала Александра. Вместо того чтобы попросить прощения, признать свою вину и убрать гордыню, он встал в позу. Выговаривал Александре, что, дескать, раз он ради нее пошел на этот трюк, то она должна это оценить и бегать теперь, падать в ноги начальству и упрашивать, чтобы его оставили. Саша наотрез отказалась. А он ушел – обиженный, непонятый. Точнее, сделал вид, что его обидели и не поняли. И перечеркнул тем самым два года их прежней жизни и все остальные – будущей.

Александра страдала долго и молча. Внутри дала себе зарок, что все, хватит, ни одного летчика больше не будет в ее жизни. Почему-то ей казалось, что такое поведение свойственно именно мужчинам этой профессии. А так как ей приходилось иметь с ними дело ежедневно, бок о бок, то она не стесняясь высказывала свое презрение и всячески старалась доказать, что женщина за штурвалом – это ничуть не хуже, а даже, наоборот, надежнее, потому что без рисовок и глупостей.

Единственный летчик, которого она глубоко уважала, это Леонид Саввич Зинченко. Вот он никогда не красовался на публику, не заботился о том, чтобы понравиться кому-то. Наоборот, кажется, порой намеренно портил впечатление о себе, становился колким и неуживчивым. Но Александра знала, что на самом деле он очень добрый, ранимый и одинокий человек, несмотря на то что имеет жену и сына.

Но отношение Александры к Зинченко было абсолютно лишено эротического подтекста, она относилась к нему скорее как к старшему товарищу, порой даже как к отцу, тем более что ее собственный погиб больше десяти лет назад. Погиб в небе, так и не узнав, что дочь пошла по его стопам и тоже стала летчицей. Отец был вторым мужчиной-летчиком, бывшим идеалом для Александры. Но его самого не было.

И вот появился Алексей Гущин. Поначалу Александра восприняла его как и всех остальных летчиков, этих напыщенных гусей, задиравших нос. Но постепенно, узнавая его чуточку ближе, интуитивно чувствовала – есть в нем что-то такое, такое… Александра не находила подходящего слова. Что-то настоящее. А что именно – пока не могла понять.

Алексей, наблюдая за переменами в ее лице, изменился сам. В нем появилась решительность. Он убрал с колен салфетку, скомкав, бросил на пол и, поднявшись, сделал два шага к Александре, наклонился и без обиняков поцеловал ее – крепко, долго, глубоко…

Она не отстранилась, не убрала полные губы. Поцелуй длился не меньше минуты, после чего Алексей вернулся на свое место и сел за стол на автопилоте. В голове его плыла легкая зыбка, как при мягкой посадке.

Подошел официант, принялся разливать вино. Алексей через стол посмотрел на Сашу и снова встал. Взял за руку и мягко, но требовательно потянул за собой. А дальше уже все было неважно: не нужно было ни о чем договариваться, ничего объяснять. Они понимали друг друга с полувзгляда. Позабыв про ужин, про вино, небрежно бросив на стол деньги, Алексей повел Сашу к выходу. Там они сели в машину и, еще раз слившись в поцелуе и разомкнув объятия, поехали к ней домой.

Мягкий ночной свет лился в окна на сплетенные обнаженные тела. В комнате Александры было тепло, и сама она теплая, только кончики пальцев холодные. Алексей взял их в свои ладони и стал отогревать дыханием. Она убрала их и покачала головой, улыбнувшись. Это потом он узнал, что они у нее такие всегда – индивидуальная особенность. И она нравилась Алексею. Ему нравилось в Саше все: плавные выпуклости груди, пушистые волосы, женственные линии тела…

Алексей бережно отбросил светлую прядь со лба Александры, любуясь ее красивым лицом, а затем снова приник к ней губами…

Вернуться к разговору о турецком боинге Зинченко удалось лишь спустя несколько дней, во время подготовки к следующему полету, когда они вместе с Гущиным шли по аэропорту. Зинченко бубнил наставления по рейсу, думая, как повернуть разговор в нужное русло. Гущин не слушал, занятый своими мыслями. Леонид Саввич обдумывал, как лучше завести разговор о том эпизоде…

– Как думаете, к вечеру успеем обернуться? – спросил Алексей.

Он спешил вернуться поскорее в Москву, потому что его ждала Саша. После проведенной вместе ночи он не мог думать ни о чем другом, кроме как о ней. У влюбленных начался тот период, когда они готовы постоянно быть вместе и никак не могут насладиться обладанием. Они постоянно перезванивались, обменивались эсэмэсками, скучали, расставаясь даже ненадолго, и не могли дождаться следующей встречи. Зинченко, глядя со стороны, заметил эту перемену, но не вникал. Хотя в душе был рад – и в первую очередь за Александру. Однако и поглядывал настороженно. Непонятно еще, что на уме у этого стажера. Летчик неплохой – Зинченко это признал, хотя и про себя. А вот человек?

– Вы мне почему ничего не сказали при посадке? – сдвинул брови Леонид Саввич, игнорируя вопрос Гущина.

– Про что? – Алексей вскинул голову и посмотрел на него непонимающе.

Зинченко покачал головой, а Гущин пробормотал:

– Мне бы к девяти в Москве быть…

Зинченко уже собрался было прочесть соответствующую нотацию, но тут перед ними возникла Елена Михайловна. Было видно, что она специально их поджидала и явно хотела что-то сказать, так как выглядела взволнованной. Зинченко моментально решил, что речь пойдет о Валерке. Они уже начали заниматься и, кажется, каждый вечер. По крайней мере, Леонид Саввич, возвращаясь домой после рейса, всякий раз слышал доносившиеся из-за двери сына фразы на английском. Правда, произносились они Леной, но все же…

И вот она стояла перед ним какая-то растерянная. Что ж, ясно. Наверняка, подлец, не слушается, пользуется тем, что она молодая, добрая и из нее можно веревки вить! Вот и вьет. Ну ничего, он ему устроит!