Наталия Терентьева - Страсти по Митрофану

– Что?!

Понятно, ему все понятно. Это то, о чем рассказывали, очень грубо, цинично, другие парни. И что ты с ней поделаешь, если она так с ним…

– Но мы же не за этим сюда приехали. Ты не за этим сюда стремился.

– Ну, еще раз скажи! Скажи!!! – выкрикнул Митя. – Одно другому не мешает! – буркнул Митя, чуть погодя, заставляя себя не кричать, не показывать ей, как ему обидно. Вот позор какой, а! Еще и говорит прямо… Понимает все, значит. Понимает и не хочет. Почему? Почему?!! Может, не спрашивать разрешения? Не ждать, пока она согласится… Не нюниться, ведь это тоже нюни!

Митя опять шагнул к ней, Эля не двигалась с места, не отступала, не поднимала рук, чтобы обнять его… Почему-то совершенно некстати он вспомнил, как дал себе слово в Юрмале, что ее вообще ни один мужчина никогда не коснется, потому что она ангел, а не девушка… Ерунду он тогда надумал, конечно, но…

Эта мысль помешала Мите.

– Ладно! – махнул он рукой.

Говорить ей, что она права, он не будет, но… И действительно. Он хотел найти скульптуру, ради этого ехал, а вовсе не ради Эли, точнее, не ради того, чтобы перешагнуть черту, отделяющую его от мира взрослых мужчин. До нее осталось полшага. Сделает ли он их сегодня?

Митя дома взял тайком у отца две сигареты и коробок спичек, сунул их в рюкзак. Вот сейчас он как раз выкурит одну сигарету. Он уже пробовал пару раз курить, год назад и недавно, с Деряевым, его не стошнило, не закружилась голова, было вполне нормально. Больше не хотелось, правда. А сейчас как раз тот момент, когда можно покурить.

Мальчик отошел в сторону, сел на ступеньки заколоченной веранды. Удивительно, что за много лет, когда лагерь явно был брошен, никто здесь не жил, не пытался проникнуть. Стекла были все на месте. Нигде не было следов ни пикников, ни вообще людей, посещавших это место. Митя достал сигарету, не глядя на Элю, закурил. Вот то, чего ему сейчас не хватало. Отец бы сделал именно так.

Сбоку от тропинки на столбе висели старые круглые часы, остановившиеся когда-то на 11.42. Без восемнадцати двенадцать. Интересно, ночи или дня? Был день, ясный, летний, или, наоборот, морозный, январский, или пасмурный, осенний, когда стрелка, и так двигавшаяся еле-еле, последний раз щелкнула и замерла, не дотянув даже до без четверти? Или же была ночь, часы могли остановиться в полночь, это было бы символично, есть же такая книжка, детектив, кажется… Это красиво – остановиться в полночь, на грани нового дня, но они не дотянули, не смогли. Почему-то Мите казалось, что они остановились все-таки утром. Была жизнь, пели птицы, скорей всего – ранняя весна. Почему – он и сам не знал. Но он четко видел сейчас, как шли стрелки, шли и замерли, покачнувшись. Все. Точка.

– Митя! – Эля ахнула, увидев его с сигаретой. – А я думаю, откуда запах идет. Ты что, куришь?

– Да! – Мальчик небрежно стряхнул пепел, как отец всегда делает. Мать, правда, гонит Митю, не разрешает ему толочься рядом с отцом, когда он курит на лестничной клетке, но Митя все равно любит стоять рядом, вдыхать ароматный дым. Чуть-чуть начинает дрожать в голове, но хорошо, приятно, мысли как бы затухают, уже так не прыгают, все воспринимаешь как сквозь незримую, но плотную пелену. А уж когда сам куришь – тем более.

Митя курил с удовольствием, глубоко затягиваясь. Всего ведь третий раз курит, а как будто курил всю жизнь!

– Садись рядом! – бросил он Эле.

Эля, покачав головой, отошла от него, побрела дальше по тропинке. Симпатичные одноэтажные корпуса, с резными наличниками, балясинами в русском стиле, хвостатыми петушками, растительными орнаментами, все такое старое, милое. Когда-то здесь кипела жизнь, теперь – гнезда птиц под крышей, земляника, желтые шары жарков на длинных гибких стеблях, ромашки… Эля увидела крупного ежа, быстро перебегавшего дорожку, остановившегося посередине, за ним шли ежата, шесть или семь маленьких ежиков, у одного на иголках зацепился листик. Эля сфотографировала их.

За большим кустом с белыми соцветиями была небольшая площадка. Эля прошла на нее, на ходу сорвав веточку с цветками.

На площадке посередине стоял мишка, в шляпе, чем-то напоминающей любимую Митину шляпку, но еще и с кокетливым цветочком на ободке. В руках у мишки была то ли удочка, то ли сачок, теперь уже не разобрать, верх был отломан. Плотненький, фигуристый мишка стоял, расставив ноги, упираясь в постамент, горделиво, по-барски, но при этом у него такая растерянная, жалкая ухмылка на мордочке…

У Эли в голове пронеслась совершенно неожиданная картинка. Она некстати вспомнила, как впервые увидела Митиных родителей в музыкальной школе в мае, когда Митя играл на классном концерте и пригласил ее послушать. Зрителей было мало, только родственники детей-виолончелистов, человек двадцать. Эля у дверей актового зала заметила пару – женщину, очень похожую на Митю, и высокого грузного мужчину, стоявшего так же, как стоит в школе на перемене Митя, когда крайне неуверен в чем-то, но хочет, чтобы никто об этом не догадался. Понятно, решила тогда Эля, Митя на самом деле – копия мамы, а старается держаться, как отец,– стоять прямо, чуть откинувшись назад, идти, выбрасывая ноги, как будто они полные, тяжелые, да не то что идя, а шествуя, внушительно переставляя ноги по одной. Нога, нога, еще нога, гордый поворот головы вместе с корпусом. Иногда Митя забывает о том, как надо ходить, чтобы производить впечатление, и тогда идет, как обычный подросток – легко, его ловкая подтянутая фигура видна издалека, а иногда ходит, как отец, тяжело, грузно, и очень глупо выглядит при этом, глупо, странно, никто же не знает, что он просто копирует любимого отца…

Эля прошла мимо мишки, задумавшись. Остановилась от какой-то неясной догадки и вернулась. На скульптуре внизу была полустертая надпись. Она присела на корточки. «Ф. Бубенцов. На отдыхе». Нет, этого не может быть. Что за ерунда? Эля встала, оглянулась. Сквозь кусты было видно, что Митя все так же сидит с сигаретой на ступеньках крыльца. Девушка сфотографировала скульптуру. Быстро прошла дальше по дорожке.

Лагерь на самом деле был очень небольшой. Она вышла на площадку, побольше первой, где когда-то проводились линейки, там скульптур никаких не было, стояла просевшая трибуна, очень небольшая, и опора для флага. Эля обошла кругом лагерь по внешней дороге, вдоль четырех корпусов, трех жилых и одного, в котором были столовая и клуб – об этом так трогательно было написано, вывески сохранились – «Столовая» и «Клуб». И единственная скульптура на весь лагерь. Больше скульптур нет. И на этой единственной скульптуре написана так хорошо знакомая ей фамилия…

Эля быстро пошла обратно. Митя, не докурив сигарету, как раз затушивал ее. Вопросительно взглянул на девочку. Она хотела сказать, что нашла скульптуру, и осеклась. Что с ним будет, если он увидит этого мишку? Мишка, конечно, симпатичный, но…