Александр Проханов - Убийство городов

Из головного танка полыхнуло. Удар пришелся по мешкам с песком. Ошметки ткани и брызги песка ударили в окоп. Еще два снаряда с недолетом взорвались в пшеничном поле, и осколки просвистели, как стая стальных стрижей.

– Не стрелять! Подпустить ближе! – командовал Курок. Рябинин видел, как Жила направляет на танк трубу с заостренной гранатой. Гранатометчики целились в танки, поводя трубами от одной машины к другой.

На танковой броне, на башнях бэтээров затрепетали огоньки. Пулеметы работали наугад, сеяли пули вдоль окопов, в соседних садах, рыхлили землю среди стальных противотанковых ежей.

– Санитара на левый фланг! – понеслось по окопу, удаляясь от Рябинина и стихая, среди постукивания пулеметов.

Рябинин видел, как бэтээры замедлили ход. Из них стали выпрыгивать солдаты в касках, с автоматами, окружали транспортеры, следовали за кормой, теряясь в пыльных шлейфах.

Мерное движение машин, их неуклонное приближение, жестокая спокойная мощь, сулившая смерть, рождали у Рябинина тоскливую безнадежность, злое нетерпение, безумное отчаяние, готовое превратиться в панику. Он приподнял автомат и стал выцеливать средний танк, сажая на мушку серую махину. И опережая его, срываясь, не дожидаясь команды комбата, окоп загрохотал автоматами, зачавкал автоматическими гранатометами, метнул курчавые дымные трассы с красным угольком гранат.

– Огонь! По танкам! Артиллерия, жги! – Комбат хрипел в рацию, вскидывал кулак, словно грозил танкам.

Рябинин, захваченный вихрем, отбиваясь от близкой смерти, стрелял в танк. Переводил ствол на бэтээр с пехотой. Бил в облако пыли, в котором мелькали солдаты.

Стрельба была неистовой. Он был готов отбиваться пулями, уколами штык-ножа, ударами приклада. Был готов грызть танк зубами, впиваться в него ногтями. Его ярость и ненависть хлестали жаркой болью, и он стрелял, пока не опустошил магазин.

Рядом, ухватив рукояти автоматического гранатомета, Артист сеял в поле череду взрывов, словно высаживал перед танками косматые заросли. Завитуха что-то кричал, долбя из пулемета. Курок все так же грозил кулаком, и на его запястье играли синие жилы.

Рябинин видел, как на левом фланге, из садов, полетел курчавый след. Граната играла золотым огоньком. Коснулась танка, рассыпалась бенгальскими искрами. Отскочила в сторону и пошла прыгать по полю, пока не погасла в пшенице. Танк замер. Некоторое время стоял, а потом двинулся, отвернув в сторону, туда, откуда прилетела граната.

Две другие машины повернулись и пошли туда же, полыхая из пушек, сметая сады и хаты.

– Ты мне еще жопу покажешь! – Жила пританцовывал в окопе. Вел гранатометом. Остановил его, прильнув к прицелу, приоткрыл рот с белыми собачьими зубами. Пустил гранату. Она с шипеньем умчалась, выпуская кипящий хвост. Коснулась головного танка. Ушла внутрь, и оттуда шарахнул взрыв. Танк подпрыгнул. Замер, клюнул пушкой. Из люков и щелей сочился серый дым.

– Ети твою мать, брателло! Такой базар! К «мусорам» предъяву! – Жила хохотал, хлопал себя по бедрам, приплясывал, извергая бурлящую блатную бессмыслицу. – Мой танк! Не тронь!

Два другие танка развернулись и стали уходить. Пехота загрузилась в транспортеры, и те на большой скорости удалялись. А им вслед били автоматы, грохотали пулеметы. Рябинин всаживал в пылевое облако длинную очередь, ликовал, наливался счастливой силой. Ополченцы, торжествуя, палили в воздух.

Было тихо. Над белой измятой пшеницей светило солнце. Подбитый танк одиноко темнел, окруженный металлической дымкой.

– Молодец, Жила. Благодарю за службу. – Курок обнял Жилу, и тот молодцевато, слегка кривляясь, произнес:

– Служу Донбассу и рабочему классу!

Подошел начальник штаба и доложил:

– Один «двухсотый» и трое «трехсотых».

Рябинин видел, как двое ополченцев пронесли носилки. Под стеганым одеялом бугрилось тело, торчали грязные продранные кроссовки.

Остаток дня прошел спокойно, без выстрелов. Ополченцы на открытом воздухе варили еду. Дым был сладкий. На дрова шли стволы и сучья сломанных яблонь.

Под вечер, когда солнце начинало краснеть, снижаясь за селом, Жила подошел к Рябинину:

– Слышь, Рябина, айда к танку смотаемся.

– Зачем?

– Поглядим, кто танкисты. Через два дня не подойти. Вонять будут.

– А может, они живы. Дожидаются ночи, чтобы уйти. Мы подойдем, а они из пулемета.

– Дурило, от них лепешки остались. Я башню прожег и боекомплект сдетонировал. Их всех там внутри размазало. Пойдешь? В случае чего прикроешь.

– Ну, пойдем, – ответил Рябинин, глядя на танк, окруженный прозрачным чадом.

Они взвели автоматы и двинулись по пшенице к танку, Жила впереди, Рябинин сзади. Обходили воронки с жирной землей, готовые упасть в колосья, если из танка застучит пулемет.

Приблизились к неподвижной машине. Гусеницы провисли. В катках застряли колосья. Крышка люка была открыта, и над ней туманился воздух, словно из танка истекала таинственная жизнь. Пушка бессильно склонилась, а на башне, среди чешуи защитных брусков, виднелось оплавленное отверстие, сквозь которое в танк проник смертоносный огонь и уничтожил машину.

Жила прислушался, приложил ухо к броне. На лице его появилось чуткое опасливое выражение. Как у охотника, который приблизился к убитому зверю, но готов отскочить, если зверь очнется от смертельной раны.

– Тихо, ни звука, ни пука! – произнес Жила и вскочил на броню. Опустил в люк ствол автомата, следом просунул голову:

– Ну и дела, Рябина! Танкисты черножопые!

Рябинин, хватаясь за скобы, влез на танк. Броня была теплой, от нее исходил запах гари, от которого слегка жгло ноздри.

– Смотри, Рябина, какая хрень! – Жила изумленно, с восторженным лицом приглашал Рябинина заглянуть в люк, словно там находилось нечто чудесное. Рябинин осторожно заглянул.

Нутро танка было в рыжей окалине, с обрывками проводки, с огрызками металла. Среди ломаных уступов, на сиденье поместился танкист. Его шея казалась скрученной, как скручивают полотенце, выжимая воду. Грудь была расплющена, а живот жутко раздулся. Оторванная рука застряла среди обгорелых уступов. Другая рука, тоже оторванная, повисла в пустом рукаве. Танкист был черный. На черном маслянистом лице, выдавленные, голубели глазные яблоки. Пухлые губы раскрылись, и среди белых зубов виднелся красный язык. На оторванной руке блестел золотой перстень. На скрученной шее поблескивала золотая цепочка. На второй руке желтел браслет разбитых часов. В глубине танка, на кресле механика-водителя, виднелся второй чернокожий, помятый, раздавленный взрывом. Пахло парной плотью, горелым пластиком, пороховой вонью.

– Ну, что, Рябина, негров давно не видал? Давай из них шкуру сдерем и кошельков наделаем! – Жила хохотал, отодвинул от люка Рябинина и полез внутрь танка.