Мария Метлицкая - Цветы нашей жизни

Так что получать удовольствие можно всегда и от всего – просто этому надо научиться.

Я уже говорила и в этой книге, и в предыдущей, но повторю еще и еще, потому что считаю, что это очень важно. В здоровой семье идеально, чтобы все – родители между собой и с детьми – были друзьями. Вырастить себе друга – большое искусство. Зато когда есть о чем поговорить со взрослой дочерью или сыном-подростком на кухне за чашкой чая, когда обнаруживаешь, что вы читаете одни и те же книги и вам есть что обсудить – поверь, это великое счастье. И когда с тобой – не с друзьями-подругами – ребенок первым познакомит свою избранницу или избранника, и когда с тобой, а не с кем-то будет советоваться о самом сокровенном, это будет награда за бессонные ночи и за ту единственно правильную стратегию воспитания, которую тебе, я уверена, подскажет интуиция, разум и любящее материнское сердце.

Могу поделиться собственным опытом.

Прежде всего с ребенком надо разговаривать, причем с малых лет разговаривать как со взрослым. Не сюсюкать, но и не орать дурным голосом. Вот сегодня как раз стояла в магазине, рассматривала посуду (вы же помните, это моя слабость!) и вдруг слышу шипение сквозь зубы, да еще с такой яростью в голосе, что даже мне, совершенно постороннему человеку, стало неприятно:

– Отойди, отойди сказала! Не сметь ничего брать! Положи и не трожь!

Это «не трожь» меня добило, и я оглянулась. У соседнего стеллажа стояла вполне миловидная блондинка, со вкусом одетая, в меру накрашенная. Рядом – девочка в пальтишке цвета фуксии и шапочке в тон. Одним словом, не маргиналы какие-то. Видно, что о ребенке заботятся, одевают-обувают. Но вот любят ли? В таких случаях мне всегда приходит в голову одна и та же мысль: «Зачем надо было рожать ребенка, если он тебя так раздражает?» Хотя ответ на этот вопрос я знаю: молодая была, хотела семью «как у всех». Да и потом, положено: выйти замуж, родить ребенка. И вопрос «зачем?» при этом задают себе единицы. В итоге вырастают чужие люди, в семье все друг друга раздражают, постоянные скандалы и напряжение не дают жить спокойно. И еще мелькает у меня мысль, когда приходится наблюдать такие сцены: эта женщина не задумывается, что когда-нибудь она станет пожилой, беспомощной. И пресловутый стакан воды будет ждать от этой самой девочки, которая сейчас стоит в своем модном пальтеце цвета фуксии и плачет, потому что, видно, искренне недоумевает, за что ее так обидели, зачем так грубо одернули. А если мать и отец и друг с другом так же общаются: грубо, на повышенных тонах, с плохо скрываемым раздражением и злостью, то очень скоро они такое же полное ненависти «Не трожь!» услышат от дочери. И что-либо исправить уже будет нельзя.

Это не значит, конечно, что надо во всем потакать и спокойно смотреть, как дочь хватает с полки дорогой фарфор и того и гляди разобьет его, а вам платить за эти черепки. Но уважать в ребенке человека надо обязательно. Хотя бы для того, чтобы было кому стакан воды в старости принести.

А лучше – чтобы было с кем дружить.

Редко, очень редко бывает, что дети, которые выросли в нелюбви, становятся хорошими, душевными людьми, способными ответить на нелюбовь искренней и абсолютной любовью. Одну такую историю я сейчас расскажу. Она, слава богу, нетипичная, но очень много объясняет, мне кажется.

Вера, мать моего одноклассника Женьки, была, как говорили во дворе, гулящей. Летними вечерами она, ярко накрасившись, надев пестрое платье и босоножки на огромной платформе, отправлялась на танцплощадку в ближайший к нам парк – «искать женихов». Где она их искала в другие времена года, уж не знаю. Мне запомнилась именно такая картина: Вера, с мелким шестимесячным бесом на голове, в нарядном летнем платье, покачиваясь на «платформе», походкой от бедра идет к парку. А из окна на нее смотрит Женька. Его опять заперли дома – учился он неважно, оценками мать не радовал, поэтому ремень она со стены снимала регулярно, и тогда Женькины крики слышал весь двор, в том числе мы, его одноклассники. На следующий день он старался не смотреть нам в глаза, робел подходить, и вообще было видно, что ему плохо, стыдно. Мы с девчонками из природного такта никогда не подавали виду, что все слышали, все знаем. А вот среди мальчишек нет-нет и находился кто-нибудь, кто напоминал Женьке о его криках и унижении.

Наш дом – хрущевская пятиэтажка, жильцов немного, все друг друга и друг о друге знали. Мы слышали, как старухи на лавочке у подъезда шептались, что «прижила Верка пацана неизвестно от кого», что «эта шалава толком нигде не работает, малец иногда, кроме хлеба, ничего и не ест». Сердобольные соседки старались Женьку подкормить – то оладушки вынесут, то пряник сунут. Он чаще всего отказывался – было у него какое-то недетское достоинство.

Потом Вера нашла жениха. У меня слово «жених» тогда ассоциировалось с красавцем, как в сказках, – этаким добрым молодцем. Верин жених был совсем даже не красавцем и совсем не молодцем. Невзрачный мужичонка лет пятидесяти, лысый, с сальной прядью, зачесанной поперек блестящей лысины, с темными кругами под мышками, в видавших виды штанах и мятом пиджаке. На коротком волосатом пальце с обгрызенным ногтем у него был золотой перстень, который он, когда разговаривал, беспрестанно крутил.

Когда Сергей Ильич – так звали Веркиного избранника – появился, Женьке вовсе не стало житья. Теперь мать с отчимом хватались за ремень по очереди. Верка хвастала соседкам, что «Сережа обещал из Женьки сделать человека». Но, к Женькиному счастью, отчиму очень скоро надоела роль воспитателя, а тут Верка забеременела, и они сдали Женьку в интернат. На выходные его сначала редко, но забирали, а потом и вовсе перестали. У Верки родилась болезненная, слабая девочка, назвали ее Ларисой.

Кричала девочка днем и ночью. Слышимость в хрущевках отличная, поэтому все соседи слышали, как к надрывным крикам ребенка примешивался нечеловеческий, прямо-таки звериный ор Сергея Ильича. «Да уйми ты ее уже!» – кричал он Верке, неизменно добавляя трехэтажную конструкцию. Та в долгу не оставалась, девочка кричала еще громче, родители ее принимались браниться ожесточеннее. В общем, ад. А потом Сергея Ильича посадили. Я по детской наивности решила, что его осудили за то, что он так страшно ругается на Верку и Ларису. Но однажды подслушала разговор взрослых: посадили его за растрату. Он, оказывается, работал кладовщиком на обувной фабрике и постоянно таскал, что плохо лежит, а потом продавал.

После его исчезновения стало потише, но ненамного. Лариса день и ночь плакала, Верка на нее кричала. А потом Верка пошла работать продавщицей в магазин. Сидеть с Лариской было некому, в ясли ее отдавать не имело смысла – все равно заболеет на второй день. И тогда Верка вспомнила о том, что у нее есть еще один ребенок, и забрала Женьку из интерната. Теперь он пулей летел после уроков домой – сменить мать, которая уходила в свой магазин во вторую смену. Играть с нами он по-прежнему не мог, но зато теперь жил дома, а мать перестала его воспитывать ремнем. Видно, какая-никакая совесть у Верки была. Она понимала, что сын – ее единственная опора. Женька всю работу по дому делал безропотно, кормил сестру, укладывал ее спать, пытался петь песни и читать ей на ночь книги. Детских книг Верка не держала, не до глупостей ей было, поэтому Женька читал сестренке вслух свои учебники.