Марина Алиева - Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья

Филипп смотрел, как девушка садится перед де Роленом на грубый табурет, который принесли сюда специально для неё, и мысленно вспоминал обрывочные строки из довольно сумбурного письма, которое доставили ему, кажется, в начале апреля. «Возможно, это и есть подлинное чудо… Дева Лотарингии – та самая… Не подмена, но второе пришествие… возможность покаяться всем нам…».

Тогда герцог решил, что письмо написал сумасшедший. И, кстати, имя написавшего вспомнил не сразу. То есть, знакомо-то оно было, да и сам автор письма с первых же строк напоминал, что «был представлен». Но кем и когда не уточнил. Филипп до сих пор не мог взять в толк, как удалось ему связать имя «де Вийо» с тем неприятным господином, который когда-то был привезён Кошоном от Ла Тремуя в знак особого расположения. «Я ценная информация», – сказал тогда этот де Вийо. Что ж, судя по всему, он изо всех сил старался оправдать свои же слова. В письме к герцогу, доказывая, что именно эта Клод и есть настоящая Дева из пророчества, приводил массу собственных умозаключений, основанных на пристальном наблюдении, как за герцогиней Анжуйской с её сыночком Рене, так и за господином Ла Тремуем… Умозаключения убедительные весьма, хотя и высказанные слишком уж пылко для такого господина, как де Вийо. Но даже это не тронуло бы Филиппа, не расскажи ему совсем недавно Люксембургский бастард о том, как этот самый де Вийо выдал Клод, когда её приказали повесить, и тут же был убит солдатом, который до сих пор стоял среди других пленных тихо и смирно. Причём, убит со словами «Предатель, предатель!». Вот это уже чрезвычайно заинтересовало герцога.

Что за порыв? Самопожертвование, или… что?! Кто был тот другой солдат? И почему он кричал «предатель»? Ведь де Вийо, фактически, девицу спас! Или тот, другой, который де Вийо убил, тоже знал об этой Клод, тоже в неё верил и считал, что Господь спас бы её и так? А может, он решил, что плен для Клод будет страшнее смерти? Или имел указания ни в коем случае девицу не раскрывать?

Как бы ни было, теперь не узнаешь. Но разобраться хочется!

Герцог вдруг поймал себя на мысли, что ему, пожалуй, будет даже интересно, если и эта девица окажется какой-нибудь особенной. Он же потому и затеял эти беседы, и стоял тут целую ночь, чтобы лишний раз убедиться – да, Господь теперь благоволит именно ему! И ему доверяет судьбу и этой войны, и двух грызущихся королевств, и явленного Чуда вкупе со своей подлинной посланницей, чтобы окончательно разрубить тот Гордиев узел, который завязала слишком уж премудрая герцогиня Анжуйская!

– Кто ты такая? – долетел до потайного окошка скрипучий от усталости голос де Ролена.

– Клод Арк.

– Вы с Девой сёстры?

Короткая пауза и немного неуверенно:

– Можно сказать и так.

– Можно сказать?

Де Ролен посмотрел на окошко. Герцог поднял палец.

– То есть, ты хочешь сказать, что родными сёстрами вы не являетесь, да?

Голос у канцлера ласковый, потому что сейчас он подловит эту девицу! Стоит ей дать утвердительный ответ, как де Ролен тут же спросит, кто же из них – Жанна или сама Клод – является настоящей дочерью господина Арка? И, как только она скажет, что Жанна в их семье приёмыш, можно будет начать выпытывать, каким образом попал к Аркам приёмыш, кто их семью в связи с этим навещал, и, кто и каким образом учил будущую Деву ездить верхом на боевом коне и владеть оружием… А если вдруг эта Клод станет юлить и заявит, что Жанна ей всё-таки сестра, канцлер расскажет, что сама Дева несколько часов назад, на вопрос о родителях, ответила ему только, что росла в доме Арков, не называя их ни отцом, ни матерью. Он вынудит девицу признаться во лжи, сменит ласковый тон на суровый и, опять же, начнёт расспрашивать о визитёрах…

Но девица подловить себя не дала. Сказала тихо и устало:

– Жанну Господь избрал, чтобы вершить дела ему угодные. Она сестра каждому живущему.

– Но она носит имя Арков, как и ты. Почему, если вы не сёстры?

– Спросите об этом у Жанны, сударь. Я могу отвечать только за себя.

Канцлер сделал вид, что потирает лоб и снова бросил взгляд на окошко. Герцог кивнул.

– Что ж, за себя, так за себя… Скажи, ты девушка набожная?

– Что означает это слово?

– Ну… любишь ли ты ходить в церковь? Молиться?

– Да, люблю. И часто это делала раньше.

– А теперь почему не делаешь?

– Теперь я в плену.

Де Ролен наклонил голову.

– Мы позволим тебе ходить в церковь и теперь, если попросишь и будешь вести себя разумно.

– Позволите – буду ходить, как и раньше. А просить не стану.

– Почему же?

– Не знаю. Просто чувствую, что не должна ни о чём просить. Наверное, это и есть разумно, правда?

Повисла пауза, за время которой герцог не просто поднял указательный палец, а затряс де Ролену всей ладонью, дескать, продолжай!

– Скажи, Клод, известно ли тебе, что набожной девице не пристало носить мужскую одежду? Что это ересь и грех?

– Я и не носила её пока жила дома. А надела только когда пошла за Жанной. Среди солдат любой девушке лучше притвориться мальчиком, чтобы не вызывать осуждений и греховных мыслей. Не думаю, что это ересь.

– А почему ты пошла за Жанной?

– Я в неё верю.

– Как в Бога?

– Верят во всё одинаково, сударь.

– Но ты ведь знаешь, что многие считают её ведьмой.

– Знаю.

– И, что ты скажешь, если это окажется правдой?

Внезапно девушка засмеялась. Тихо, но очень горько, как смеются те, у кого не осталось выбора.

– Как может это оказаться правдой для МЕНЯ, сударь? Я ведь знаю её так давно… Я, как мне кажется, порой слышу даже её мысли.

Де Ролен сделал испуганное лицо и быстро перекрестился.

– Ты осознаёшь, что теперь сказала подлинную ересь?!

– В чём же ересь, сударь?

– Знать чужие мысли – это колдовство! Только Господь может их слышать!

– Но по вашему выходит, что Господь равен колдунам… Жаль, что вы не священник, сударь, я бы спросила, не грешны ли и такие слова?

Смех, который почудился канцлеру из-за потайного окна, заставил его побагроветь.

– Тебя бы следовало сжечь! То, что я сказал о Господе, читающем в наших мыслях – это догма, которую не оспорил бы даже папа! А ты… ты позволила себе равняться… и даже не осознаёшь…

– Нет!

Твёрдость и серьёзность, с которыми девушка подняла на де Ролена глаза, заставили его замолчать.

– Я не знала о вашей догме, сударь, это верно. Но мне часто доводилось видеть, как люди смотрели друг на друга без слов, но при этом лица у них были такие, будто они разговаривают. Разве не мог Господь помогать им в этом? Вы и сами всё время смотрите на то окошко. И, хотя другого голоса, кроме вашего, я не слышу, всё-таки кажется, что вы о чём-то спрашиваете, и вам отвечают! Значит, и вам известно, что можно говорить одними мыслями. И многие другие это тоже знают. Но сами вы на костёр не пойдёте, и, ни того, кто стоит за этим окошком, ни кого-то другого сжечь не захотите. А меня захотели. Почему? Потому, что я не стану признавать Жанну той еретичкой, которой вы только что хотели признать меня? Но зачем вам это от такой простой девушки? Вы ведь без труда соберёте достаточно знатных господ, которых не придётся даже в ереси укорять – они сами будут рады сказать то, что вам приятно услышать. Или того предательства, которое её погубило, слишком мало, и нужна совсем уж подлость какая-то? Но я Жанну не предам.