Марина Алиева - Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья

Она договорила это всё, не повышая голоса и даже, кажется, не волнуясь, но де Ролен внезапно почувствовал, что совсем смешался и не знает, как теперь продолжать этот разговор? С Жанной было куда проще! Она тоже отвечала достаточно разумно и, если дело дойдёт до суда, наверняка сумеет вот так же поставить в тупик людей менее тонких, чем де Ролен. Но с Жанной было ясно – ей бы вряд ли позволили расти, как обычной деревенщине, поэтому какое-никакое образование она наверняка получила. И канцлер готов был к разговору с ней, как… ну, почти как с равной… Но, кто и зачем обучал ЭТУ девицу так складно говорить и думать?! Вряд ли осторожная анжуйская герцогиня позволила бы тайне так разрастись. А если она готовила девчонку для подмены, то ни за что бы не выпустила их с Жанной рядом, даже обрядив эту Клод мальчишкой – слишком огромен и не всегда доброжелателен был интерес к Деве, поэтому и велика опасность разоблачения… Хотя, возможно, эта деревенщина нахваталась дерзости уже при дворе. Канцлер не раз отмечал особенно быстрое развитие высокомерия и специфически-расчётливого ума у тех, кто, волей случая, выбивался из низкой доли в коридоры светской или духовной власти. Даже если им выпадало просто постоять под дверьми, всё равно, знАчимостью эти люди обрастали так скоро и так основательно, что через короткое время сами себя начинали воспринимать с благоговейным трепетом, не говоря уже о том, что ещё большего трепета они… нет, не ждали, а просто требовали от других!.. Де Ролен охотно принял бы эту версию, чтобы определить своё дальнейшее поведение, но худо было то, что подтверждений ей не было! Девица сидела выпятив лопатки из согнутой спины, уныло потупясь, как обычно и сидят крестьянки. Может, взять и попросту прикрикнуть на неё, как на дворовую девку, забредшую по глупости в господские покои? Де Ролен совсем было собрался так и поступить, как вдруг девушка подняла глаза и, не отрывая их от глаз де Ролена, заговорила снова.

– Мир, для которого Жанна стала ведьмой, уже не Божий, – произнесла она тихо. – Вы принесёте её чистую душу в жертву тому нечистому, который жив только кровавой пищей. Через вас он забирает этот мир себе, для чего и сделал войну единственным благом для тех, кто этим миром управляет. Ни папа, ни король, ни человек, который стоит за тем окном, не спасут людей от нечистого, пока руки их держат мечи для убийства друг друга.

«Вот и повод прикрикнуть, – пронеслось в голове у де Ролена. – Она сама даёт повод». Но по спине вдруг пробежал противный какой-то холодок. Канцлер, уже открывший было рот, закашлялся и, вместо того, чтобы крикнуть, только сурово сдвинул брови и назидательно произнёс:

– Не тебе судить о делах правителей.

– Отчего же не мне? – спросила девушка и голос её наполнился обидой. – Они управляют моей жизнью и жизнями таких же, как я, а для нас война страшна, как мор. Господь за тем и прислал им Жанну из далёкой деревни, чтобы напомнить – не игрушки даны правителям в руки, и каждый перед Богом – человек.

Лицо де Ролена снова налилось кровью.

– Что за речи ты ведёшь?! – прошипел он. – Перед Господом все равны лишь в том смысле, что все мы Его дети! В остальном же Он сам равенства не желает, иначе, зачем было одних делать господами, а других вассалами?!

Девушка снова опустила голову, стиснула руки и еле слышно ответила:

– Вот и я всё чаще думаю, зачем? Может, сделано это было для чего-то хорошего, а люди не поняли, исказили…

Канцлер откинулся в кресле. Он не знал, что говорить дальше и, уже не таясь, поднял глаза на окно. Но герцог был неподвижен. Не сводя глаз с этой странной девицы, он не помогал де Ролену ни кивком, ни взмахом руки – вообще ничем! А когда заметил, что канцлер ждёт от него каких-то знаков, попросту от окна отошёл.

И, что теперь?!

Де Ролен заёрзал в кресле. Молчать показалось ему глупым. Не хватало ещё проявить слабость перед этой странной… очень, очень странной, как там её? Клод… И канцлер начал задавать ничего не значащие вопросы о том, была ли девица в сражениях, и скольких человек убила? Она отвечала без интереса, немногословно – да, в сражениях бывать ей приходилось… нет, сама она никого не убила, но ранена была. Словно вся беседа с этим де Роленом, без конца искавшим одобрения за небольшим оконцем, стала для неё совсем неинтересна. Канлер подумал, не спросить ли ещё что-нибудь про Жанну, но в этот момент двери распахнулись, и вошёл Филипп в сопровождении двух стражников.

Де Ролен с облегчением подскочил, согнулся в поклоне. Следом за ним поднялась и поклонилась Клод. Герцог с мрачным лицом подошёл к ней и осмотрел с ног до головы.

– Это ты внушила девице Жанне, что она Божья избранница?

– Нет. Она сама знала и сказала мне.

– А ты чему её научила?

– Ничему, сударь…

Клод с удивлением глянула в лицо Филиппу. Почему он так спросил? Но высокомерие герцога мешало ей, как глухое забрало на шлеме. Нет, здесь она в плену, а это не то место, которое подходит для рассказов о говорящих деревьях Домреми, голосах невидимых фей, и обо всём том, что когда-то она готова была рассказать любому, кто спросит…

– Я ничему не могу научить, сударь.

Герцог сделал знак, чтобы пленницу забрали. А когда и Клод, и стражники скрылись за дверью, а канцлер вдохнул, чтобы что-то сказать, велел и ему:

– Передайте от меня Люксембургу, де Ролен, чтобы эту девицу поместили отдельно от остальных и ни в коем случае не говорили о ней Жанне. Я ещё не разобрался, что она такое… И велите выдать ей женскую одежду.

– Но, может лучше всё-таки оставить, как есть? Она же явная еретичка…

– Делайте, как я сказал!

Де Ролен пожал плечами и вышел с послушным достоинством, а Филипп задумчиво уставился на табурет, где только что сидела Клод.

Какое мерзкое чувство! Эта девица превратила триумф в досаду! «Не игрушки даны правителям в руки…»! Мысленно, он гневно, упрямо, но очень поверхностно ей возражал, а в глубине души вынужден был сознаваться – да, игрушки! Шахматные пешки, которых не жаль, если игра требует ими жертвовать. Он никогда не воспринимал тех, кто шёл за ним в его войсках, и тех, кто работал на его землях, как людей, имевших, как и он сам мысли, мечты и желания. Он приказывает – они делают! И, даже признавая известную силу за всем этим скопищем простолюдинов, Филипп всё-равно не допускал в себе мыслей о каких-то личностных движениях души у них, о желаниях бОльших, нежели простая потребность в еде, сне и прочих надобностях, не говоря уже об умении размышлять! Ведь сколько раз бывало, что, глядя в их лица, в их глаза, ещё не успевшие почтительно опуститься перед его взором, герцог, на самых дальних задворках сознания, отмечал туповатую одинаковость этих лиц, далёкую даже от звериной. Такие глаза у стада. А стадо не размышляет, в стаде нет различий между желанием и действием, только поесть и послушаться пастуха, который пригонит к еде и к тёплому стойлу!..