Алиса Ганиева - Жених и невеста

– А он?

– Трубку не берёт. Но она ему смс написала. Что он пожалеет.

– Угрозы?

– Да. Он меня уже спрашивал, можно ли в судебном порядке от неё избавиться. Обвинить в шантаже.

– Привлечь-то можно, но тогда она объявит, что её соблазнили или даже изнасиловали, а потом бросили беременную. И если экспертиза докажет отцовство…

– Да всё равно ходы есть. Главное, чтобы родня этой потаскушки здесь не навоняла. Ты представляешь, какой будет позор?!

– Что же Абдуллаев предпринимает?

– Хочет перекрыть подходы к ресторану, чтобы не пропустить делегацию, как говорится, в праведном гневе. Пойдёшь с нами?

– Если он сам попросит. Это личное дело всё-таки…

– Оставь, да, Марат, не веди себя как Русик-гвоздь!

– Мне Абдуллаева не жалко, сам виноват. Если пойду, только чтобы его невесте праздник не портить. Хотя она всё равно узнает.

– Главное, чтобы после свадьбы узнала, а не сейчас. Его родители поседеют. Они столько готовились! – посерьёзнел Шах.

– Ле, салам, – перебил его огненно-рыжий парень, с которым Марат уже здоровался на крыльце. Это был один из пяти пламенноволосых братьев. В посёлке их называли «Красной армией», а каждого в отдельности: Рашид-красноармеец, Фарид-красноармеец, Гамид-красноармеец, Сайгид-красноармеец и просто Рома. Младшего рыжика на самом деле звали Ромео. Имя для пятого сына выбирала сентиментальная мать семейства, такая же оранжевогривая, блиставшая когда-то в любительском театре в одном горном селении. Муж простил ей эту слабость, а вот посельчане ворчали, что надо бы переименовать Ромео в Рамазана.

Прервавший их «красноармеец» был как раз Ромой. Он присел за стол, налил себе рюмку водки, хлопнул её и закусил салатом.

– Не окосеешь? – хмыкнул Марат.

– Да ладно, – заработал скулами Рома. – Ты бы видел, сколько я у нашего Гамида на свадьбе выдул…

– Так Гамид… он же у вас не пьющий! – удивился Марат.

– Ну да. Не пьёт, не танцует, музыку не слушает. Вместо свадьбы ему вообще мавлид [24]сделали. Вот Шах был, знает. Но не все же гости такие. Люди выпить хотят. И короче, прямо во время мавлида стали выходить на улицу из ресторана, собираться в машинах кучками и выпивать тайком. Из пластиковых стаканчиков. А потом возвращались, как будто ничего не было. Гамид когда узнал, вот он рога включил, отвечаю!

– Чё кричал? – оскалился Шах и кинул в рот виноградину. – А то я не слышал.

– Да не спрашивай! Меня-то он не поймал, а от отца запах коньяка почувствовал и такой разнос ему устроил. Сказал, что всю свадьбу ему испортили… А куда, кстати, жених ушёл с пацанами?

Рома явно ничего не знал о нависшей над Абдуллаевым угрозой, состоявшей из мстительных братьев, обманутой возлюбленной и её грешно раздувшегося живота.

– Они что, пошли уже? – Шах привстал и начал беспокойно озираться. – А что мне не сказали?

– Ты о чём, ле?

Не успел Рома дождаться ответа, как монотонное гудение поздравительных тостов сменилось чьим-то странным скрипучим голосом. Марат взглянул на площадку, где до этого танцевал с Луизиной племянницей. Там с микрофоном в руках стояла дотемна загорелая старая женщина в длинном чёрном платке и вещала, закатив глаза и демонстрируя белые глазные яблоки:

– Я желаю жениху и невесте столько коз, сколько звёзд на небе, и столько несчастий, сколько волос на козах! Пусть их род оскудеет, пусть прохудятся их кошельки и кишки, пусть небеса расплющат их в лепёшку, а души горят в адском пламени, пусть стираются там и превращаются в пепел! Пусть дети их не родятся, а если родятся, то оплачут тот день, когда их проклятый отец взял в жёны их многострадальную мать. Пусть язвы, чесотка, глисты, припадки, мор и опухоли одолеют их, пусть лепра украсит их лица, а ноги сгниют в Сибири! Желаю тебе, жених, мужского бессилия, позора на всю округу и вечной подагры! Да наплачется над тобой твоя мать, да отпустит траурную бороду твой отец! Да пошатнутся столбы в твоём доме, да рухнет крыша! Да бегут от тебя добрые люди, как от чумной собаки, да гонят тебя от очагов, куда бы ты ни пришёл! Быть тебе скитальцем и чужаком, носить суму, чахнуть за решёткой! Да не носит тебя ни земля, ни море, ни небо. Да скинут тебя со своих сёдел горы! Да предадут тебя тысячью тысячу раз, да плюнут в душу, как ты плюнул в сердце моей невинной дочери! Не знать тебе счастья с этого чёрного дня!

Она продолжала вещать, но никто почему-то не решался вырвать из сморщенных рук микрофон. Суженая Абдуллаева сидела побелевшая, с раскрытыми от шока губами, Луизина племянница, наоборот, в ужасе закрыла руками рот. Родители Абдуллаева остолбенели в проходе, гости переглядывались в полнейшем недоумении.

– Кто это? Что это? – повторял, пялясь на женщину в чёрном, Рома-Ромео.

– Наверное, мать брюхатой. Приползла с проклятиями. А где этот баран? – выдавил также остекленевший на время Шах.

– Какой брюхатой? Ле, говори! – пристал Рома.

– Вашему потомству, если оно и будет, желаю цистит, колит, полиомиелит, ринит, отит, стоматит!.. – продолжала каркать чёрная гостья.

В ресторанчик вбежал Абдуллаев с несколькими друзьями.

– Вырвите у неё микрофон! – заорал он истошно. – Это сумасшедшая! Я её не знаю!

– «Скорую», зовите «скорую»! – услышал Марат другой вопль, уже своей матери.

– Это невестиной матери плохо стало, – пояснил Шах, присматриваясь к женским столам.

Наконец все зашевелились. Мужчины стали выкручивать микрофон, женщины оттаскивать безумную в сторону. Пойманная, она не стала сопротивляться, но, лишь только хватка ослабла, вырвалась и, погрозив пальцем всему собранию, мгновенно исчезла через главный выход.

– Ловите её, ловите! – взывала мать Абдуллаева.

– Продолжаем, продолжаем, не обращаем внимания! – одновременно бубнил в микрофон тамада.

Шах уже сбегал к жениху и принёс назад информацию: братья брюхатой были пойманы на подступах к посёлку и скручены ближайшими друзьями Абдуллаева, а мать брюхатой то ли не посмели тронуть, то ли не узнали, и так она беспрепятственно проникла в зал.

– Не уходите, дорогие гости! Не будем слушать сумасшедших! Лучше я специально для вас объявлю зажигательную лезгинку! – уговаривал ошеломлённых гостей тамада.

Врубили громовую музыку, но никто не вышел танцевать. Невеста убежала рыдать в туалет, подружки всей свитой помчались за ней, подавать надушенные носовые платочки. Её мать, приведённая в чувство с помощью сердечных капель, и отец, нахмуренный, нахохлившийся, как птица, о чём-то уже совещались с Абдуллаевыми, безлицыми и жёлтыми от стыда и недоумения.

К Марату подошёл его отец и хрипло предложил:

– Тут такая ситуация, слушай. Нам в это дело лучше не лезть. Сторона невесты рвёт сватовство… Лучше уйдём.