Роман Сенчин - Зона затопления

И сейчас, наэлектризованная неудачными разговорами с главврачом, полковником, видом избитого Дмитрия, бессилием его родителей, запуганностью жены Алексея Брюханова, Ольга с ходу задала главному редактору «Советского Кутая» совсем не политкорректный, оскорбительный даже вопрос:

– Жанна Олеговна, у вас в районе такое происходит, трагедии, можно сказать, а газета благостная до предела. Каждый номер на вашем сайте просматриваю и поражаюсь прямо. Что, боитесь правду писать?

Сказала и испугалась, что сейчас Жанна Олеговна или завизжит что-нибудь вроде «пошла вон отсюда!», или заплачет. Дернула и трусливая мыслишка: «Командировочное не подпишет».

Но главред отреагировала удивительно… Нет, не спокойно, а как-то мужественно.

– Да, вы правы, боимся всю правду публиковать. К тому же никто не даст нам этого сделать. – Выдержала паузу, видимо, ожидая вопроса «почему», но Ольга не спросила, и Жанна Олеговна стала объяснять: – Газета входит в концерн печатной продукции. Включили ее вопреки нашему желанию – коллектив вообще ничего не решает, газета является органом администрации района… И лет семь уже назад, когда эту вертикаль выстраивали, газету включили в концерн. Формально – для того, чтобы избежать финансовых рисков, упорядочить структуру, а на деле… Мы ведь и печатаемся не здесь, не в Канске даже, а прямо в Красноярске! Опять же формально это сделано в целях повышения качества полиграфии, а получается… Высылаем один макет, а тираж поступает – часто не узнаём. Иногда треть материалов заменяют! И каждую неделю звонят, требуют: «Больше позитива! Больше позитива!» Репортажи о встрече земляков исчезнувших деревень со скрипом проходят, статью о том, как к нам Валентин Григорьевич Распутин приезжал и что говорил, о чем плакал прямо, так обкорнали, что не узнать… Мы пробуем, пытаемся. Хоть и боимся, что всех поувольняют, но – пытаемся. Правда, толку-то, если такое впечатление…

И Ольга отчетливо увидела стену, которой окружены эти люди. Высокую, крепкую, непробиваемую стену. И ей впервые за долгое-долгое время стало как-то по-детски совестно за себя. Сказала:

– Извините.

Игнатия Андреевича Улаева называли в родной деревне Молоточком. Слышалась в этом прозвище насмешка над его прямо страстью вечно всё перестраивать, ремонтировать. Забор подновлял два раза в год – осенью и весной, крыши стаек, дровяника перекрывал бесперечь, настил во дворе при первом намеке на то, что одна плаха затрухлявела или просто не так плотно прилегает к другим, начинал перебирать. Даже ящики для куричьих гнезд и собачью будку не оставлял Молоточек в покое.

Жена, пока жива была, ругалась: «Уймись ты, долбила! В мозгу уже эти гвозди твои!» Соседей тоже раздражал стук и стук с утра до ночи.

Теперь у Игнатия Андреевича молотка не было. Вообще квартира стояла почти пустая – лишь самое необходимое, чтоб поесть, поспать, посидеть перед телевизором.

Хотя привез из деревни много чего. Всю квартиру забил до отказа. Из прихожей расходились узенькие тропинки в комнату, кухню, туалет. А вокруг мешки, коробки, углы разобранной мебели, коврики, половики, даже струганые доски на всякий случай.

Приезжала дочь из Ачинска, попыталась разобрать, распределить; Игнатий Андреевич махнул рукой: «Сам потом».

Больше года прожил так, все собираясь, а потом понес на улицу. Удивился, увидев возле контейнеров целые горы коробок, тряпок, полок, железок. По привычке подбирать нужное стал было в этих горах копаться. Опомнился, отдернул руки, заматерился.

Через пару дней встретил в магазине своего земляка Виктора Плотова, бывшего учителя труда, сказал ему, что выкинул многое из того, что привез, чем там, в деревне, дорожил.

– Да мы тоже избавились, – ответил Виктор скорбно. – Куда тут девать? А давило так, моя аж задыхаться стала.

– Во-во! И я. Спать не мог… К чему мне теперь уж барахло это?..

Жил Игнатий Андреевич один. Побоялся уезжать далеко от родины к кому-нибудь из детей.

– Седьмой десяток добиваю. Докряхчу тут уж. Хоть кого знакомых буду видеть. А чего мне в Ачинске или Бердске каком-то?

Вскоре, правда, ему пришлось пожалеть, что так круто обошелся с вещами: зимой в гости зачастили мужики-односельчане, а усадить всех – собиралось иногда человек семь-десять – было некуда. Пришлось идти в магазин мебели, купить несколько табуреток.

Выпивали редко, в основном под чай и сигареты вспоминали прошлое, делились новостями и слухами, известиями, что там и как теперь на месте их деревни Пылёво.

– Сын плавал тут перед шугой – вода до школы дошла, – сообщал старик Мерзляков, и собравшиеся несколько минут молча представляли место, где была школа, расстояние и высоту до того, прежнего, берега.

– Высоко-о, – вздыхал за всех кто-нибудь.

– А, это, там ведь памятник фронтовикам стоял, – вспоминал другой. – Не слыхал, его-то забрали?

– Забрали-забрали. Теперь все такие памятники на кладбище стоят. Рядком.

– М-м, ну ладно…

Но обязательно появлялся и несогласный с «ладно»:

– Не на кладбище таким памятникам место, а на площадях центральных, возле школ. Это символ, чтоб ребята видели, помнили.

– Здесь, в городе-то, столько площадей не наберешься – со всех деревень расставить.

– Ну да…

Курили, вздыхали.

– И сколько деревень затопило, получается?

– Ну давай считать.

И с горьким каким-то удовольствием перечисляли названия не существующих больше сел и деревень:

– Кутай, Пылёво наше, Сергушкино…

– Сергушкино-то при чем? Оно стоит. До него никакой потоп не доберется.

– Избы стоят, а людей убрали. Техники там! Всё, что насобирали по окрестью, – туда. Барж на десять хватит загрузить железом.

– Ну, мы не про это счас… В общем, Сергушкино тоже считаем…

– Проклово, Большаково.

– Усово…

– Красивая деревенька была.

– Да, маленькая, но как игрушка.

– Немцы строили, чего ж…

– Не немцы, а литовцы.

– Ну, разницы-то…

– Косой Бык, Селенгино, – упорно продолжал тот, кто предложил сосчитать.

Но его снова перебивали:

– Селенгино уж давно пустым стояло.

– По бумагам-то было. Да и дома оставались…

– Костючиха там до последнего жила. Старуха такая – ух! Всех гоняла…

– Померла.

– Да ты что! Не слыхал…

– Буквально перевезли ее, и через месяц… Теперь какой-то суд с роднёй.

– А чего?

– Ну, квартира не в собственности была, поэтому город, или кто там, не отдает родне… Ну, там черт ногу сломит разбираться.

– Мозги.

– А?

– Мозги сломит.

– Мозги-то мы себе здорово повывихивали. До сих пор как в чаду.

– Эт точно.

– Эх-х…

– А с Таежным как? Неужели оставят?

– Часть расселили, но в основном стоит.