Зиновий Коган - Эй, вы, евреи, мацу купили?

Липавский и Щаранский смотрели фильм в квартире, которую они снимали.

В эту ночь Липавский не мог уснуть. Он лежал в темноте, заложив руки за голову и представляя себе то седобородого Слепака, то разгневанную Нудель, то коротышку Лернера. Все равно он не сможет им ничего объяснить. У него и слов таких нет. Он знал, что так получится.

В комнату вплыл рассвет. Щаранский спал, одна рука сползла с койки, рядом на полу «Нью-Йорк таймс».

На подоконнике банка с кофе, пустая пачка сигарет, надломленная плитка израильского шоколада. На шахматной доске сваленные фигуры.

Завтра Липавский улетит в Ташкент, якобы для того, чтобы присутствовать на судебном процессе отказника Сабирова. Скорее бы уж навсегда сбежать от этой запрограммированной жизни. Если это возможно.

Газета «Известия»:

«В президиум Верховного Совета СССР

Копия: В конгресс США

Копия: В Организацию Объединенных Наций

Гражданина СССР, кандидата медицинских наук С.Л. Липавского.

Мне нелегко было взяться за него, но после долгих мучительных раздумий я пришел к выводу, что должен это сделать. Может быть, это открытое письмо раскроет глаза тем, кто еще заблуждается, кого обманывает западная пропаганда, кричащая на все голоса о преследовании в СССР «инакомыслящих», и которая раздувает так называемый вопрос о «правах человека».

Начиная с 1972 года я связал свою судьбу с лицами, которым по определенным, основанным на существующем законодательстве мотивам было отказано в выезде за границу и которые крикливо начали спекулировать на вопросе о гражданских правах. Хотя у этих лиц были различные взгляды на формы и методы действий, у них была единая платформа – и единый руководитель – американская разведка и зарубежные антисоветские организации. Они систематически получали по неофициальным каналам инструкции… Их деятельностью руководили Д. Азбель, А. Лернер, В. Рубин. Поскольку я оказался своеобразным секретарем В. Рубина и хранителем архива, то был в курсе всех планов и намечавшихся акций, которые, как я понял потом, имели цель нанести ущерб интересам СССР… ими руководило желание подогреть эмиграцию из СССР и стремление подрывать устои Советской власти. В связи с этим выдвигались идеи по проведению в Москве незаконных, а по существу, провокационных мероприятий в виде созыва «международной конференции физиков», «международной конференции по еврейской культуре» и т. п. … А. Лернер предложил организовать негласный сбор информации о тех советских учреждениях и предприятиях, которые работают на оборону, с тем чтобы убедить западные фирмы под этим предлогом прервать поставку технического обору-

дования в СССР. В.Рубин должен был после отъезда из СССР провести в США соответствующие консультации по этому вопросу и известить А. Лернера… И хотя были возражения против сбор таких сведений, поскольку это уже являлось явным шпионажем, А. Лернер, тем не менее, поручил А. Щаранскому и другим организовать получение такой информации и переправить ее за границу… Я убедился также в том, что под личиной борцов за «права человека» маскируются авантюристы, стяжатели, главная цель которых состоит в том, чтобы за счет устраиваемых провокаций… создать себе рекламу. Я был свидетелем постоянной грызни за лидерство и распределение средств, получаемых из-за рубежа, между А. Лунцем, М. Азбелем, А. Лернером. Я все более убеждался, что деятельность этих прихвостней ничего, кроме вреда, советским людям не приносит, и это не могло не тревожить меня.

Я публично отрекаюсь от ранее поданного заявления о выезде из СССР в Израиль, так как считаю, что единственная Родина для меня – это Советский Союз.

С глубоким уважением,

Когда Щаранский подходил к подъезду Лернера, у дверей уже дежурила «черная волга». Толя и Лернер сделали заявление на магнитофонной кассете: «Мы не занимались шпионской деятельностью и не сотрудничали с ЦРУ. И вообще, был ли Липавский?»

Натан Щаранский влюбился в красавицу Наташу Штиглиц на курсах иврита. Это на площади Долгорукого, в квартире Слепака. Был стимул изучать язык. После занятия бродили по Тверской.

– Мне будет жутко не хватать тебя, – сказала Наташа. Полгода назад она подала документы на выезд в Израиль. А в начале января получила разрешение на выезд.

Очередное занятие ивритом срывалось. Слепак выставил водку и вино. Членов безуспешно пытался учительским голосом восстановить порядок. Но кто его сейчас будет слушать. Все радовались, за исключением Щаранского, он терял первую свою любовь.

– Я предлагаю тебе на мне жениться, – улыбнулась Наташа. – Идем завтра в ЗАГС. Так мне будет легче за тебя бороться на Западе.

Они шли по морозной Тверской. Он взял ее за руку, она крепко сжимала ее.

– Оглянись, – сказал Толя.

Она обернулась. Двое тренированных андропоидов плелись сзади.

– Меня арестуют при входе в ЗАГС.

– Мы уже муж и жена перед Богом и перед людьми.

– Госпожа Штиглиц, я предлагаю вам хупу.

– Я согласна, у меня есть семь дней до отъезда. Что нужно для Хупы?

– Ктуба, грамотный невредный еврей и бутылка вина. Ах да, еще кольцо.

– Или кольца?

– Только кольцо для невесты.

– Несправедливо.

– Как раввин скажет, так и будет.

Последовавшие за этим вечером шесть дней, шесть бесполезных дней не принесли удачи. Как только набожный еврей узнавал, что жених – Анатолий Щаранский. Он быстренько накладывал в штаны. Оставался иешиботник Хаим-Меер, он же сторож синагоги, он же переписчик Торы. Ему было 30 лет, с красными кудрями и всклокоченной бородой, синие глаза его выглядывали будто из огня.

– Ктубу нужно писать на арамейском, – сказал Хаим-Меер.

– А вы не умете… – подсказала Наташа.

– Умею. Но я не знаю, зачем.

– Я заплачу, – сказал Щаранский. – Хупа должна быть завтра.

– Арамейский, срочность, это вам выйдет в двести рублей. Но я вам говорю: нет.

– Завтра, в шесть утра. В Кривоколенном переулке. Это рядом, – сказал Щаранский.

– Нет.

– У меня самолет в три часа дня, – сказала Наташа.

– Вы оба евреи по маме? Как ваша фамилия?

– Щаранский.

Иешиботник внимательно посмотрел на Толю.

– Где-то я вас видел. Точно, по телику.

– Набавить вам за риск? – усмехнулся Толя.

– Я уже двадцать раз сказал: нет.

– Там еще будут зарубежные фотокорреспонденты.

– Нет, нет и нет!

– Пятьсот рублей.

– Как вы сказали: Кривоколенный переулок? Дом номер?

Утром следующего дня восемь мужчин, не считая иешиботника, собрались в Кривоколенном переулке на пятом этаже. – Нужен еще один еврей, – сказал Хаим-Меер, платок его был надушен жутким одеколоном, он то и дело прикладывал платок к лицу.